Один из «бьюиков» полиции на бешеной скорости выехал на летное поле. Он резко притормозил, и оттуда выскочил Дреслер, возбужденно размахивая ярко-желтым блокнотом.

— Это его шифровальная книга!

Петер бросил на него нервный взгляд. Лишний шум ни к чему — это могло насторожить Кирке.

Петер взглянул на самолет, подруливавший к ангару. Он разглядел в открытой кабине Кирке, но лица его из-за очков видно не было. Однако то, что произошло затем, имело лишь одно объяснение. Мотор вдруг взревел, самолет развернулся.

— Черт подери, он хочет улизнуть! — заорал Петер.

Самолет, набирая скорость, мчался прямо на них. Петер выхватил пистолет. Кирке был нужен ему живым, но лучше уж его пристрелить, чем дать уйти.

Самолет оторвался от земли. Петер прицелился в шлем Кирке и расстрелял весь семизарядный магазин «вальтера», но с огорчением понял, что взял слишком высоко, — в бензобаке, находящемся над головой летчика, образовалось несколько отверстий, бензин из них лился прямо в кабину, однако самолет набирал высоту. Петер проиграл.

Но тут вдруг в кабине вспыхнул огонь. Он мгновенно охватил голову и плечи пилота, одежда которого, похоже, успела пропитаться бензином. Самолет тем не менее продолжал набирать высоту. Но вот тело Кирке завалилось вперед. «Тайгер мот» нырнул и через несколько мгновений врезался в землю.

— Боже мой, какой ужас! Вот бедняга! — сказала Тильде. Ее била дрожь. Петер обнял Тильде за плечи.

— Да, — сказал он. — И хуже всего то, что теперь он не ответит на наши вопросы.

5

Вывеска на здании гласила: «Датский институт народных песен и танцев», но она служила исключительно для отвода глаз. Внизу, в подвале без окон, находился джаз-клуб.

На крохотной сцене сидела за роялем девушка и что-то проникновенно стонала в микрофон. Вероятно, это и можно было назвать джазом, но Харальд не любил подобную музыку. Он ждал Мемфиса Джонни Мэдисона, цветного музыканта, который, впрочем, большую часть жизни прожил в Копенгагене.

Было два часа ночи. Вечером, когда в школе потушили свет, Харальд, Мадс и Тик потихоньку оделись, незаметно выбрались из корпуса и успели на последний поезд до Копенгагена.

Аквавит, который пил Харальд, возбуждал его все больше и больше. Где-то на задворках сознания теплилась гордая мысль о том, что он теперь в Сопротивлении. Он передал шпиону секретную информацию.

Менеджер клуба взял микрофон и объявил Мемфиса Джонни Мэдисона. Зал взорвался аплодисментами. Джонни вышел на сцену, сел за рояль и склонился к микрофону:

— Я хотел бы начать с композиции великого мастера буги-вуги Кларенса Пайн-Топа Смита.

Снова раздались аплодисменты, и Харальд крикнул:

— Джонни, давай!

Около двери послышался какой-то шум, но Харальд не обратил на него внимания. Джонни заиграл вступление и тут же умолк, потому что на сцену поднялся немецкий офицер.

— Лицам низшей расы не позволено выступать на сцене. Этот клуб закрыт.

— Нет! — завопил Харальд. — Не смей, нацистская дубина!

К счастью, его крик потонул в общем гуле негодования.

— Давай-ка смоемся, пока ты еще чего не натворил, — сказал Тик и взял Харальда за руку.

Трое друзей выскочили на улицу.

— Пойдем на вокзал и там дождемся первого поезда домой, — предложил Тик.

Они собирались вернуться в школу еще до подъема и сделать вид, будто мирно проспали всю ночь.

Друзья пошли в сторону центра. На всех крупных перекрестках немцы установили восьмиугольные бетонные будки. Днем в будках стояли постовые, которых было видно только от пояса и выше. Проходя мимо будки, Харальд пнул ее ногой.