Несколько мгновений спустя дверь с силой распахнулась, и оттуда, к огромному удивлению бандитов, вылетел Шашкин — бледный, с дико вытаращенными глазами и одной банданой на голове. Он ошалело огляделся вокруг — и со всех ног припустил прочь от Южного Форта, в спасительную темноту ночных улиц.

Рука, прекрасно справлявшаяся со всеми незамысловатыми действиями, как то — поковырять в носу, почесать спину или показать неприличный жест, напрочь отказывала, стоило ей только сжать горлышко бутылки. Рука могла даже душить — когда Дюпель осознал все размеры и последствия своей трагедии, он бросился на Зинаиду и так сдавил ей горло, что охранники его едва оторвали… Но поднести бутылку ко рту та же самая рука была не в силах.

Этот временный паралич приключался не только в руке — когда Дюпель додумался дотянуться до стоящей на столе бутылки ртом, как шея враз перестала гнуться. А если положить виски на край стола боком, самому лечь на пол и аккуратно раскупорить горлышко, чтобы жидкость потекла тонкой струйкой вниз, то горло просто отказывалось глотать, даже если рот был полон божественным напитком — после нескольких неудачных экспериментов Дюпель едва не захлебнулся… Рассказать кому — засмеют: Красная Шапка виски захлебнулся!

Уйбуй сидел в шикарно обставленной гостиной у богатого бара, обхватив руками свою бедную, неприкрытую банданой лысую голову, и горестно раскачивался взад-вперед.

Что делать?

Идти к эрлийцам? У него деньжищ таких нет.

Пожаловаться Всеславе на жестокие заклинания, которые применяет зарегистрированная в Зеленом Доме человская колдунья? Ага, так и будут феи его слушать.

Просить помощи у своих? Так его, раз он теперь пить не может, больше за своего считать не будут. И нельзя про Саблю забывать — на штурм-то Дюпель так и не явился, а ведь фюрер поручил ему ответственнейшее задание — присматривать за Секирой. Стоит только показаться Сабле на глаза, как тот велит повесить и его, и его десятку…

Всё. Ничего больше в жизни не осталось — ни виски, ни смысла.

Придя к такому выводу, Дюпель по привычке потянулся к издевательски полной бутылке, стоящей рядом, на столике.

Вспомнил, выругался — да и в сердцах бросил ее с размаху в стену.

Зазвенело, задребезжало, зазвякало.

На шум немедленно нарисовались охранники. По приказу испуганной, с красными пятнами на шее, Зинаиды они теперь следили за каждым шагом Дюпеля, и это недвусмысленно свидетельствовало о том, что роскошные апартаменты превратились для уйбуя в тюрьму.

Не усмотрев в происходящем попытки побега, охранники удалились. А Дюпель вдруг вскочил, словно кто-то хорошенько пнул его под зад.

Сложно сказать, что подействовало на уйбуя. Может, слишком силен был шок, вызванный ужасным для любого из Красных Шапок поступком — разбиванием бутылки. А, может, Дюпель просто вдохнул крепкий, концентрированный аромат разлитого виски.

Словом, одна гениальная идея все-таки пришла в его голову…

Уйбуй даже руки потер от счастья — всё сходилось. Осталось только вырваться на свободу. И план побега у Дюпеля тут же нарисовался: демонстративно топая, он прошел мимо пялящихся в телевизор охранников прямо в спальню. Едва уйбуй появился в дверях, как пудрившая шею Зинаида испуганно выронила кисточку. Та с тихим стуком ударилась о лакированную поверхность трюмо и беззвучно упала на пушистый ковер.

— Ну, чё вылупилась, мля? — нелюбезно осведомился Дюпель. — Вон отсюда!

Женщина принялась осторожно, бочком, бочком, продвигаться к выходу.

— Ой, Петрушенька, — вдруг совсем жалобно всхлипнула она, добравшись до дверей, и запричитала: — Ведь ты был когда-то и добрый, и ласковый… Что с тобой случилось?

— Ты со мной случилась! — рявкнул в ответ Дюпель, и руки прямо зачесались — так хотелось придушить толстуху за то, что она с ним сделала.