Я даже не знаю, что было более омерзительно – ощущение чужой слюны во рту или эти липко блестящие похотью глаза, которые я впервые увидела столь близко и отчетливо. Спазм подступил к горлу, я чувствовала, что меня сейчас стошнит. Я рванулась, отталкивая Ллуйора, но он не отпускал. Тогда я ударила его кулаком в скулу, так, как учил меня отчим – резко и сильно, как била бы смертельного врага; да он и был для меня в этот миг смертельным врагом. Его голова мотнулась, зубы клацнули, и он осел на пол. Должно быть, удар был так силен, что на пару секунд сознание Ллуйора помутилось. Я вскочила, выхватывая платок и тщательно вытирая губы; но этого было недостаточно, мне нужно было срочно прополоскать рот, и вообще, хотелось как можно скорее вымыться, словно одним этим взглядом он вымазал меня в чем‑то гадком с головы до ног. Я перепрыгнула через него и, подхватив валявшуюся шпагу, бросилась на лестницу.

– Дура! – неслось мне вслед. – Дура перепончатая! Принца ждешь? Да кому ты, уродина, нужна?

Я буквально ссыпалась вниз по лестнице и на площадке налетела на отчима. Он, конечно же, спросил, что случилось, но я лишь что‑то промычала, мотнув головой – мне не хотелось говорить, пока я не прополощу рот, – и побежала в сторону ванной.

Потом, конечно, я все рассказала отчиму – не вижу никаких причин, по которым мне не следовало этого делать. Впрочем, пока я мылась, он нашел Ллуйора и вынудил его во всем сознаться. Тот, конечно, выражал оскорбленное недоумение – «ничего не было, я ее просто поцеловал, и вообще, сейчас же брачный сезон, а ей уже четырнадцать». По ранайским законам четырнадцать действительно считается нижним пределом брачного возраста для женщин. Изнасилования, этого отвратительного преступления, совершающегося лишь во время брачных сезонов, тоже не было – хотя я уверена, что, не окажи я столь решительного сопротивления, Ллуйор довел бы свое намерение до конца. Однако формально перед законом он был чист; тем не менее для отчима это происшествие стало последней каплей. Он заявил, что обучение Ллуйора закончено и тому остался последний этап – самостоятельно проведенная казнь, после чего он должен будет покинуть дом и жить, как ему будет угодно, пока место королевского палача Йартнара не станет вакантным. «И вот что, молодой аньйо, – добавил отчим. – Не вздумай сделать вид перед чиновниками Канцелярии, что не умеешь казнить. Это не поможет тебе задержаться в доме – я просто объявлю тебя в принципе не способным к этой работе. На меня это навлечет известные неприятности, как на не справившегося с обязанностью подготовки преемника, но ты, не получив сертификата палача, останешься вообще без средств к существованию».

Ллуйор, как видно, сразу понял, что просить и унижаться бессмысленно. Он лишь мрачно пробурчал что‑то, но, когда отчим предложил ему повторить погромче, сделать это не осмелился. В обычное время года следующей казни можно было бы ждать долго – бывает, что за полгода, а то и больше в столице и окрестностях не совершается ни одного преступления, заслуживающего столь сурового возмездия. Однако в брачный сезон, как я уже говорила, преступность резко растет, причем преступления чаще всего совершаются без особого ума и раскрываются быстро, так что не было сомнений, что первая казнь состоится сразу же по окончании сезона, то есть меньше чем через месяц.

За это время мы с Ллуйором не встречались практически ни разу, хотя и продолжали жить под одной крышей. Прекратились даже совместные тренировки – отчим теперь занимался со мной, но не с ним. И вот наконец пришел день, когда Ллуйор должен был доказать комиссии свою профессиональную состоятельность. Ему выпало казнить женщину, осужденную за отравление мужа. Сама я не пошла на это смотреть (я и отчима‑то видела за работой лишь один раз, и то втайне от матери), но позже узнала, что Ллуйор проделал свою работу с явным наслаждением – один из членов комиссии даже сделал ему замечание за излишнюю, не предусмотренную приговором жестокость.