Однако он не учел, что отчим учил меня не только благородному искусству фехтования. Когда до него оставалось не больше шага, я вдруг сняла руку с эфеса и со всей силы вмазала ему кулаком в нос, почувствовав, как хрустнул под костяшками ломающийся хрящ. Сильный удар в скулу может вызвать потерю сознания, но хороший удар в нос куда болезненней и, главное, оставляет память на всю жизнь.

Он завопил, прикрывая рукой расплющенные остатки своей широкой мужской сопелки; из‑под пальцев текла кровь. Раздались одобрительные возгласы, кто‑то зааплодировал – они явно не ожидали такой прыти от девчонки. Их не возмутило то, что крылатая бьет «нормального» аньйо, – лишь позже я поняла, что все дело было в том, кого именно я ударила. Хотя он не относился не то что к дворянскому или купеческому, но даже к ремесленному сословию, ни у одного из сидевших в зале не хватило бы смелости на такой поступок.

– Не слышу извинений, – холодно констатировала я, готовясь в то же время отскочить, если он полезет в драку. Он был почти наверняка сильнее меня – все‑таки взрослый мужик, к тому же довольно крупный, хотя и не выглядевший тренированным, – однако даже не попытался дать сдачи.

– Уродина чокнутая, ты не знаешь, с кем связалась! – гнусаво скулил он. – Я…

А вот на этот раз он получил в скулу и, хотя в нем было добрых двести фунтов, свалился на пол. Правда, и у меня заныли костяшки.

– Что такое? – раздался вдруг еще один голос. – Кто смеет бить моего слугу?

Я обернулась. На лестнице, небрежно опершись о перила, стоял молодой красавец. Я не иронизирую – он действительно был красив и знал это. Ростом в четыре с четвертью локтя (на полторы головы выше меня), при этом изящно и пропорционально сложенный, с завитыми по столичной моде белокурыми волосами до плеч и желтыми словно солнце глазами… Мне всегда хотелось иметь такие глаза, ну или хотя бы синие, как море, но у меня они бездарно‑серые, словно валяющийся в пыли камень. И внешность была не единственным призом, выпавшим ему в лотерее судьбы: весь его внешний вид говорил о богатстве и знатности. На нем был камзол темно‑бордового бархата, такие же штаны, остроносые сапоги, начищенные до блеска (уж не тем ли слугой?) и белые перчатки (такие делают из кожи новорожденных тйорлят, и стоят они очень дорого). На бедре висела длинная шпага в посеребренных ножнах с рубином на рукояти.

Но мне было не до эстетики.

– Сударь, ваш слуга нанес мне серьезное оскорбление, – проинформировала я его. – Впрочем, полагаю, что уже воздала ему по заслугам, а потому не стану требовать с вас сатисфакции.

– Она полагает! – фыркнул он, делая пару шагов вниз по ступеням. – Да кто ты такая вообще?

– Эйольта Лаарен‑Штрайе, дочь королевского палача Йартнара, – на сей раз я не стала это скрывать. – И извольте говорить мне «вы».

Он расхохотался.

– Дочь палача, говоришь? Твой папаша дурно справляется со своими обязанностями. Во‑первых, он мог бы отрезать тебе эти опахала и сделать тебя похожей на аньйо, а не на вйофна. А во‑вторых, ему следовало почаще тебя пороть, чтобы ты не воображала о себе невесть что. Впрочем, это никогда не поздно исправить.

Говоря это, он лениво‑расслабленной походкой приближался ко мне. Когда он был почти рядом, я обнажила шпагу.