Есть многие виды ловушек, засад и капканов, но самые надежные из них – те, что лишают доверия к собственному рассудку. К своей компетентности, знаниям, памяти… Я сталкивался с этим не раз и знаю, что потерявший веру в себя – конченый человек. А что такое, кстати, человек? На девяносто пять процентов – память плюс пять процентов самомнения.
Итак, мысль об амнезийной ловушке внедрилась в мою подкорку – вместе с еще одной идеей: о том, что Косталевский не доверяет никому. Даже команде остроносого, хоть тот являлся, несомненно, его куратором по линии секретных ведомств. Однако: «Никому не отдавайте!.. Никому, кроме меня!..» Крик души, можно сказать. Даже вопль.
Поразмышляв над причинами возможного конфликта и не придумав ничего, я бросил это занятие, снял трубку и позвонил в «Голд Вакейшн», дабы высказать благодарность за приятный и пользительный отдых. В начале нашей короткой беседы в трубке опять что-то пискнуло – чуть слышно, но весьма многозначительно. Томимый дурными предчувствиями, тревожась, что разговор с Косталевским записан, я перебрался в квартиру Дарьи и сделал пару звонков – в справочную Аэрофлота и компанию «Бритиш Эвэйс», интересуясь ценой билетов до Нью-Йорка. У Дарьи тоже пищало. Может, перекликались вольные ветры эфира, а может, наши жилища были нашпигованы «жучками» – ведь аккуратно вскрыть замок и учинить негласный обыск не составляет проблем.
Подумав об этом, я похолодел, помчался к себе, оскалил зубы в ответ на мрачную ухмылку Сатаны и торопливо влез в компьютер. Его не включали. Определенно не включали. Никаких следов хищения: все файлы, каким полагалось бы в этом случае изобразить сквозняк, целехоньки и на своих местах. Все цело, базы и программы, все тайны и секреты, чужие и мои, и никаких попыток вскрыть и поживиться информацией. На этот счет сомнений не было. Я редко пользуюсь паролями, схемная защита надежнее, и, чтобы забраться в мою машину, нужно знать, как включить и где включить. А если не знаешь, то фарт проедет по ушам, как выражаются в краях обетованных, за Воркутой и Колымой.
Немного успокоившись, я сделал вид, что ничего особенного не случилось, и начал дозваниваться Мартьянову. В своих магазинах он отсутствовал, но обнаружился на Васильевском, в агентстве «Скиф», слегка запыхавшийся, но бодрый. Узнав мой голос, пробормотал:
– Ты жива еще, моя старушка? Жив и я. Привет тебе, привет!
– Взаимно. Есть предложение встретиться, Андрей Аркадьевич.
– Всегда рад. Подъедешь к четырем в агентство? Раньше не выйдет. Я тут чечако натаскиваю… пополнение новобранцев… Ребята крепкие, но об охранной службе ноль понятий.
– Зато они молодые, красивые, – утешил я. – Еще научатся.
– Вечером синим, вечером лунным, был я когда-то красивым и юным, – задушевно сообщил Мартьяныч. – Ну, приходи! К четырем.
Почему его сегодня на Есенина потянуло? Может, юбилей?
Я включил телевизор, прослушал новости, но о великом поэте в них не сказали ни слова. Вообще ничего экстраординарного – вроде налета боевых драконов из Персии на Вашингтон – не случилось.
Несмотря на все ухищрения, опять взорвали монарший памятник в Подольске; в Чечне украли трех англичан и двух французов; по Москве маршировали заединщики в черных рубахах, а в строительных магазинах наблюдался острый дефицит саперных лопаток. Во всех же прочих местах богоспасаемой отчизны все было тихо, все шло путем: врачи отказывались лечить, учителя – учить; шахтеры лежали на рельсах, а шахты – в руинах; Центробанк сражался за стабильный рубль, а все остальные – за выживание; парламентарии прибавили себе зарплату, а грань между пенсионерами и нищими успешно стиралась – те и другие дружной колонной переселялись на кладбище. |