– Значит, что-то ему, что-то вам… А что мне?

    Еще один шаг, но на этом мое везение кончилось: мормоныш понял, что ему заговаривают зубы, и отступил к углу веранды.

    «Прр-рофессионал! – как выражается Петруша. – Крр-ровь и крр-рест! Прр-ропади он прр-ропадом! Как же мне достать этого сукина сына?»

    – Ближе не подходите, Дмитрий Григорьевич, – предупредил Джек-Джон-Джим. – В данный момент я предпочитаю общаться с вами на расстоянии. Я совсем не хочу прострелить вам ногу.

    Внезапно я понял, что он боится. Боится до судорог! Не знаю, что там ему удалось разглядеть и что услышать – может быть, все, так как заборчик у меня символический, а кусты за ним негустые. Но финальную часть переговоров с Танцором он, кажется, видел. И догадался, что три черных пояса его не спасут. Только пистолет! Плюс дистанция метров десять.

    Наблюдая за своим состоянием, я отметил, что начальный яростный взрыв уступает место холодной сосредоточенности. Нечто, ускорившее мою реакцию, утроившее силы, продолжало кипеть и бурлить, оставаясь, однако, под контролем разума, и разум подсказывал мне: не успею! Не достану, не дотянусь! Вот если б нашелся камень, килограммовый булыжник, и прямо в руке… Камнем я бы его пришиб! Определенно пришиб! Не знаю, что давало мне в том уверенность; видимо, алый амулет пробуждал не одну лишь звериную ярость, а что-то еще, что-то такое, что свойственно бойцам. Тореадорам, идеальным солдатам, суперкиллерам.

    Стиснув зубы от безысходности, я сделал крохотный шажок вперед.

    – Вы меня не поняли? – раздался тихий голос мормоныша. – Было сказано: не приближаться! – Ствол пистолета плавно пошел вниз, уставившись в мое колено.

    – Так хочется пожать вам руку и все простить, – со злобой процедил я. – Может, помиримся и поцелуемся? Как братья во Христе?

    – В другой раз. – На губах Джека-Джона-Джима зазмеилась улыбка. – А теперь достаньте из кармана тот предмет и бросьте его мне. Спокойно, не торопясь, не…

    За его спиной в сгущавшихся сумерках мелькнула чья-то тень, раздался глухой удар, мормоныш вскрикнул, покачнулся и осел на землю. Вслед за его воплем – а может, и раньше – я услышал боевой клич, с каким ирокезы снимают скальпы с бледнолицых; потом на фоне кустов смородины обрисовалась фигурка Дарьи.

    Это была она, моя птичка… но в каком виде! Волосы растрепаны, щеки в саже, брови грозно сведены, губы стиснуты, глаза горят боевым задором, а в руках – поднятая к небу кочерга! Словом, валькирия, Рыжая Соня! Кочергой она и приложила мормоныша, действуя в точности так, как советовал своим ученикам Мартьянов: выскочить внезапно из-за угла и бить на поражение.

    Мы стояли над телом поверженного врага и молча глядели друг на друга. Глаза у Дарьи были совершенно круглыми.

    Я первым нарушил молчание:

    – Знаешь, милая, есть у меня один знакомый, любитель поэзии… кстати, Пашин шеф… Так вот, ему бы на ум пришли сейчас такие строки… – Подражая Мартьянову, я устремил взор в небеса, где уже загорались первые звезды, и с выражением произнес: – Он мертвым пал. Моей рукой водила дикая отвага. Ты не заштопаешь иглой прореху, сделанную шпагой.

    Моя принцесса ойкнула и опустила кочергу.