Даже если так, Элен не покидало чувство, что ее движениями кто-то управляет, словно она – марионетка во власти невидимого кукловода.

«Я совсем одна», – с ужасом подумала девушка.

И не важно, что в доме были другие люди – думать и быстро перемещаться могла только она. Остальные оказались закованы в кандалы плоти.

Элен открыла смежную дверь и вошла в комнату профессора.

Но и там она не нашла утешения, наоборот, лишь острее почувствовала одиночество. Профессор все еще сидел неподвижно, словно высеченный из камня, и больше напоминал покойника, нежели живого человека.

Элен хотела выйти, однако боялась возвращаться в Синюю комнату. Старухе недоставало человечности, по которой так истосковалась девушка. Теперь она готова была выслушать самую едкую и злобную брань сестры Баркер – лишь бы ее вернуть.

Желание услышать чей-то голос было столь непреодолимо, что Элен вышла в коридор и начала бешено стучать в дверь комнаты мисс Уоррен.

– Мисс Уоррен! – закричала она. – Помогите!

Но ее крики остались без ответа. С тем же успехом можно было стучаться в заколоченный гроб. Только ветер свистел в трубах: девушке показалось, что над ее головой стая ведьм летела к луне, блещущей за рваными облаками подобно запущенному в космос серебряному ядру.

– Какая жестокая, – отворачиваясь, прошептала Элен.

Но мисс Уоррен чрезвычайно крепко спала и не слышала ее плача. Общение с другими людьми всегда вызывало у нее чувство душевной обнаженности; вот и сейчас ей казалось, что ее нервы оголены до предела.

У мисс Уоррен была природная склонность к уединению. Но сегодня ей пришлось покинуть свою скорлупу и несколько часов просидеть с неприятной старухой в давящей атмосфере.

Гроза тоже заставила ее поволноваться. Поэтому происшествие с дверной ручкой, в результате которого она оказалась в заточении, мисс Уоррен восприняла как дар свыше. Она не попыталась выбраться, а, наоборот, задвинула засов и полностью отрезала себя от внешнего мира.

Вставив вату в уши и накрывшись одеялом с головой, чтобы не слышать вой ветра, мисс Уоррен быстро погрузилась в безмятежный сон.

Хотя ноги у Элен подгибались от страха и усталости, она сознавала, что ни за что нельзя поддаваться панике. У нее по-прежнему есть связь с цивилизацией, не все провода еще оборваны. Однако, спустившись к телефону, она поняла, сколь безнадежно запуталась в силках страха: звать кого-то на помощь бесполезно, потому что она побоится отодвинуть засовы.

Руководствуясь соображениями всеобщей безопасности и стараясь учесть все возможные варианты развития событий, профессор распорядился никому не открывать дверь. И правильно сделал: его приказ был продиктован трезвым рассудком.

Сестра Баркер предупреждала ее, чем чревато любое ослушание, и Элен на горьком опыте уяснила, что сиделка (по крайней мере, в случае с леди Уоррен) была права.

Если убийца наметил Элен следующей жертвой, значит, это методичное ослабление ее обороны рассчитано на то, чтобы посеять панику; и в самом деле – теперь она готова открыть дверь первому попавшемуся человеку.

Кто-то решил выманить ее из неприступной «Вершины».

«Если даже я придумаю специальный стук, – подумала она, – это небезопасно. Меня могут подслушивать. Нет. Ничего не выйдет!»

Но и просто разговор с другим человеком помог бы успокоить ее расшатанные нервы. Она не знала, вернулся ли домой доктор Пэрри. Элен уже ничего не соображала и не могла даже рассчитать время и расстояние. Но если его нет дома, она позвонит кому-нибудь еще.

«Позвоню в дом престарелых! – осенило ее.