— Где же крылья? — удивилась няня. — Я думала, государыня моя, что крылья у них — как у нетопырей либо летающих жуков. А крыльев нет…

Хаоэрин тоже подивилась, потому что и она ожидала увидеть крылья. И вообще — ей представлялось что-то много более импозантное.

А на руках у горожанина лежало крохотное создание, удивительно мизерное рядом с крупным мужиком: ростом с мальчишку, у которого ещё не отпал детский хвостик. Из грязного комка взъерошенной и окровавленной шерсти бессильно свисала босая нога с длинными и цепкими, почти как на руке, когтистыми пальчиками. Летун тяжело шевельнул головой, заросшей грязной и слипшейся гривой — и королева увидела странное личико: носик-пипочка, узкий рот, ушки, почти неразличимые в густой шерсти, и на удивление маленькие, тёмные, как вода в бочаге, глазки.

Встретила осмысленный, страдающий, испуганный взгляд.

— Никто не причинит тебе вреда, бедняга, — сказала Хаоэрин, почувствовав ту же жалость, какую вызывают маленькие раненые зверушки.

Она не ожидала, что летун ответит, но он лизнул губы и вдруг прошептал на Древнем Наречии, абсолютно неожиданном здесь, совершенно неуместном для летуна:

— Как темно…

— Вот паршивец, — хмыкнул Иха: слова летуна граничили с оскорблением государыни и её города. Солдаты, услышавшие дерзкое слово и возмущённые до глубины души, сурово раздули горловые пузыри. Неизвестно, чем бы кончилось дело, но тут глаза летуна закрылись, а сам он, очевидно, впал в беспамятство.

— Не судите строго, добрые люди, — сказала королева. — Он ведь тяжело ранен, бедняга. Видно, у него в глазах потемнело от сильной боли.

— Да здравствует лучезарная! — завопили все вокруг, восхищённые королевской мудростью и милосердием.

— Государыня судит очень здраво, — одобрил Иха: он ценил всё, что вызывало восторг подданных. Народ должен любить своих владык.

— Мы не едем в купальни, — сказала королева. — Мы возвращаемся во дворец и берём летуна с собой. Иха, пошли вперёд гонца, пусть нас ждёт лейб-медик. Я хочу, чтобы это существо осталось жить.

— С позволения сказать, государыня, — заметил Иха вполголоса, — наши предки были жестоко наказаны богами за то, что разговаривали с летунами и пытались заглянуть за крышу мира. Стоит ли опять вызывать божественный гнев?

— С тех пор прошла не одна сотня лет, — сказала Хаоэрин. — И я не собираюсь заглядывать за крышу или впадать в гордыню другим способом. Я желаю проявить милосердие к этому созданию — оно чуждое, необычное и может многое рассказать, а я любопытна. Прикажи выдать двух светляков этому мужчине — и пусть летуна заберут наши люди.

Иха тронул пальцами лоб. Он достаточно знал свою королеву: она была не сурова, но упряма. Не годилось возражать ей здесь, посреди любопытной толпы… а летун, в конце концов, явно не задержится в мире живых надолго.

— Конечно, — сказал Иха. — Всё будет так, как пожелает светозарная государыня — и только так.

* * *

Олери сидел в глубоком кресле у огня, укутавшись сам в себя. У него не было крыльев, но широкие перепонки кожи, поросшие мелкой пушистой шерстью, от запястий до лодыжек, годились завернуться в них, словно в одеяло. Кое-где пух сбрили вокруг заживающих ран, но Олери всё равно напоминал те пушистые шарики, которые появляются на побегах болотной травы-усача после цветения: дунет ветер — и унесёт. Олери смотрел в огонь, и языки пламени отражались в тёмных зеркальцах его глаз.

— Ты поселился у огня, — улыбнулась королева Хаоэрин. — Не отходишь от него.