– Его стало мутить, – ввернул Фредди. Он всегда озвучивал очевидное.

– Ты в порядке? – спросил Моррис.

– Да. – Фредди вышел через парадную дверь не оглянувшись, остановился, чтобы подхватить монтажный лом, прислоненный к креслу-качалке на переднем крыльце. Они собирались вломиться в дом, но хозяин не запер парадную дверь. Как и кухонную. Ротстайн, похоже, целиком и полностью надеялся на сейфовый замок. Вот тебе и недостаток воображения.

Моррис прошел в кабинет, увидел письменный стол Ротстайна, на котором царил идеальный порядок, пишущую машинку под чехлом. Посмотрел на фотографии на стене. Здесь были обе бывшие жены, смеющиеся, молодые и прекрасные, одетые и причесанные по моде пятидесятых годов. Любопытный факт: Ротстайн держал своих бывших там, где мог смотреть на них, когда писал, но Моррис не располагал временем, чтобы подумать об этом; он не успевал даже ознакомиться с содержимым ящиков стола писателя, хотя и очень хотелось. Хотя был ли в этом смысл? Записные книжки он заполучил. То есть завладел мыслями писателя. Всем, что тот написал за восемнадцать лет, которые не публиковался.

Фредди, конечно, сразу забрал все конверты с деньгами (естественно, Фредди и Кертиса заботили только купюры), а вот записных книжек на полках сейфа еще хватало. Ротстайн отдавал предпочтение записным книжкам «Молескин» – такими пользовался Хемингуэй и такими мечтал пользоваться Моррис, находясь в исправительной колонии для малолетних преступников: тогда во взрослой жизни он видел себя писателем. Но в колонии Ривервью ему выдавали на неделю только пять листков толстой мягкой бумаги «Блю хорз». Едва ли их могло хватить для того, чтобы начать писать Великий американский роман. Попытки получить больше ни к чему не привели. Однажды он предложил Элкинсу, доверенному лицу интенданта, отсосать за десяток листов, но получил по морде. Забавно, с учетом того, что все девять месяцев, проведенных в колонии, его заставляли заниматься сексом безо всякого согласия, обычно на коленях и зачастую с собственными грязными трусами во рту.

Он не считал свою мать полностью ответственной за все эти изнасилования, но часть вины, безусловно, лежала на ней. Знаменитая Анита Беллами, профессор истории, чья книга о Генри Клее Фрике номинировалась на Пулитцеровскую премию. Настолько знаменитая, что считала, будто знает о современной американской литературе все. Именно спор о трилогии Голда заставил его в тот вечер выбежать из дома, в ярости и с твердым намерением напиться. Что он и сделал, хотя был несовершеннолетним и выглядел соответственно.

Спиртное действовало на Морриса не лучшим образом. Выпив, он творил вещи, о которых потом не помнил, и все его деяния были отвратительны. В тот вечер он угнал автомобиль, проник в чужой дом, устроил там погром и подрался с охранником, который пытался удержать его до приезда копов.

С тех пор прошло почти шесть лет, но воспоминания оставались четкими и ясными. Украсть автомобиль, покататься на нем по городу и бросить (может, предварительно помочившись на приборную панель) – это одно. Глупо, конечно, но при удаче он мог бы выйти сухим из воды.