У хозяина мебельного магазина на бульваре Святого Лаврентия — его звали Штейнберг — когда-то был большой мебельный магазин на Театинерштрассе в Мюнхене. Там он продавал в рассрочку уродливую современную мебель малоимущей, зато арийской клиентуре. В 1936-м, когда малоимущие арийцы разгромили его магазин и сожгли бухгалтерские книги, Штейнберг бежал в Лондон. Там его, как гражданина неприятельского государства, отправили в лагерь, после чего выслали в Канаду, где его тоже посадили в лагерь, но вскоре выпустили. Теперь Штейнберг снова продавал в рассрочку уродливую современную мебель малоимущим арийцам. Кое-кто из старых клиентов даже вернулся к нему. Но теперь Штейнберг хранил бухгалтерские книги в несгораемом сейфе.

Штейнберг цеплялся к Эрнсту. Недоплачивал ему. Издевался над ним: своей неприязни не скрывал.

Кстати сказать, приязни к Эрнсту в округе не испытывал никто. Уверяет, судачили местные, что он австриец, но мы-то знаем, какой он австриец. Никто не понимал, чего ради Эрнсту вздумалось поселиться и работать в еврейском квартале. Хотя Эрнст ежедневно обедал в буфете, который держал в полуподвале магазина «Наряды что надо» Хайман Гордон, никто к нему не подсаживался. Хайман Гордон обслуживал его в последнюю очередь.

Наступила весна. Снег серел, показались проталины, на склонах пробивалась трава, улицу Святой Катерины запрудили хорошенькие девчонки в ситцевых платьишках. По соседству с мебельным магазином Штейнберга рабочие разрушали здание старой фабрики. В обеденный перерыв Эрнст нередко останавливался поглазеть, как идет работа. Останавливались поглазеть Хайман Гордон, да и другие. Но Эрнста все чурались.

Навещал Эрнст, притом как можно реже, лишь вдову Крамер, ту «новоиспеченную канадку», у которой он купил бумаги. Инге Крамер — ей было под сорок — служила экономкой в одной вестмаунтской семье. Это была рослая, костлявая, суровая тетка, очень расчетливая и явно нечистая на руку. Фрау Крамер не терпелось снова выйти замуж за человека при деньгах, чтобы завести с ним какое-нибудь дельце. Она экономила на всем, жалованье свое неукоснительно откладывала. Ее отец служил в СС, чем она очень кичилась. Эрнст порой даже слегка ее побаивался.

Очнувшись после несчастного случая в отдельной палате Монреальской еврейской больницы, Эрнст прежде всего попросил показать ему газетные отчеты об этом происшествии. Изучил все свои фотографии — его снимали, когда он лежал под завалами, — и остался доволен: узнать его на них было невозможно.

— Он проработал у меня три месяца, — рассказывал Штейнберг одному из репортеров. — Таким парнем можно гордиться.

На застекленной террасе больницы сгрудились репортеры, чиновники, доктора, трое газетных фотографов — они рвались посмотреть на Эрнста.

— Почему бы вам не пустить нас к нему — нам надо его сфотографировать, — уламывал Труди Гринберг один из фотографов.

— Смущается он, — ответила Труди. — Сказано же вам.

— Что бы вам нам помочь, а?

— Я чего хочу, — вступил в разговор другой репортер, — снять вас с Джо вместе.

— Мисс Гринберг, будьте человеком!

— Сказано же вам — я постараюсь.

— Вот теперь вы говорите дело.