|
– Не было ли каких расспросов? – Не более как для приличия. Один лишь предмет, одно существо почитает он в мире достойным внимания. Дела других людей до этого предмета не относятся. – Нынче вам все больше подворачиваются зрители, не достойные ваших талантов. Вы уж не взыщите. Актер хмуро смотрел на обложившегося бумагами мистера Бартоломью, сидящего по другую сторону камина. Было ясно, что шутливый тон собеседника не заставит его забыть о главном предмете разговора. – Полно, дорогой мой Лейси. Я сказал сущую правду. В моих поступках нет никаких злоумышлении, никаких злодеяний. Никто не сможет и не посмеет вас попрекнуть за эту помощь. – Однако намерения ваши не таковы, как вы мне представили. Ведь так, мистер Бартоломью? Нет, дайте досказать. Я готов поверить, что вы меня обманывали для моего же блага. Но вот что сомнительно: озаботились ли вы собственным благом? – Если поэт говорит, что его посещают музы, обманывает ли он кого нибудь? – Посещение муз есть всем известное иносказание. – Но считать ли его ложью? – Нет. – В этом смысле и я вам не лгал. Я пустился в путь, чтобы увидеть того, с кем страстно желаю свести знакомство, кого чту, как почитал бы невесту – или музу, будь я поэт. Того, с кем рядом я буду смотреться так же, как Дик рядом со мной, – нет, еще ничтожнее. И от встречи с кем меня удерживали столь истово, как если бы на то была воля ревнивого опекуна. Ложь моя – ложь лишь по обличью, но не по сути. Актер покосился на бумаги. – Отчего же, коли ваши помыслы невинны, вы решили свидеться с ученым незнакомцем в такой великой тайне и в таких глухих краях? Мистер Бартоломью откинулся в кресле, и на губах его заиграла саркастическая улыбка. – А может, я приспешник северных смутьянов? Новый Болингброк . И в бумагах этих тайнопись. Или хуже того: они на французском или испанском языках. А сам я составляю заговор с тайным поверенным Якова Стюарта . Актер смутился, словно собеседник угадал его мысли. – У меня, сэр, кровь стынет в жилах. – Взгляните. Это и вправду род тайнописи. Мистер Бартоломью протянул актеру одну из бумаг. Пробежав ее, Лейси поднял голову. – Что это? И не разберу. – Чем не чернокнижие? И я, конечно, ехал сюда, чтобы в глухой чащобе встретиться с выучеником Эндорской колдуньи . И променять свою бессмертную душу на тайны иного мира. Ладно ли скроена байка? Актер вернул ему бумагу. – На вас, сэр, напала охота озорничать. Не время бы. – Хорошо. Пустословие побоку. Я и в мыслях не предпринимал причинить зло ни государю, ни его державе, ни единому из его подданных. Я не замышляю ничего такого, что повредило бы моей душе или телу. Разве что разуму, но разум каждого – его собственное достояние. Вздор ли это, нелепые ли мечтания – Бог весть. Тот, с кем я ищу встречи... – Он осекся и положил бумагу на столик вместе с остальными. – Оставим это. – Эта особа скрывается от чужих глаз? Мистер Бартоломью задержал на нем взгляд. – Хватит, Лейси, прошу вас. – Должен же я дознаться, для какой цели меня обморочили. – Не вам бы спрашивать, мой друг, не мне бы отвечать. Не вы ли сами весь свой век морочите публику? Такое обвинение озадачило Лейси. Его собеседник поднялся с кресла, подошел к камину и продолжал, стоя спиной к актеру: – Но кое что я вам открою. Моя судьба была предначертана от самого рождения. То, что я поведал вам о вымышленном моем отце, в полной мере относится до моего истинного отца. Тот, право же, еще хуже, старый дуралей. Такого же дурня и на свет произвел – моего старшего брата. Мне, как возможно и вам, предуготовлена роль в пьесе, и отвергнуть ее есть проступок непростительный. |
