|
Я ведь слыхал, как ты стонала, когда в последний раз ему отдавалась. – Это было одно притворство, сэр. – А ты бы рада отдаться ему и непритворно. – Нет, сэр. Вас и только вас я чаю удовольствовать. Мистер Бартоломью молчит. Девушка украдкой высвобождается и снова пытается его обнять. Но он решительно отталкивает ее руки. – Одевайся. И я научу, как меня удовольствовать. Девушка не отступает: – Я для вас души не пожалею, сэр. Доверьтесь мне – и естество ваше поднимется, как жезл глашатая, и уж тогда употребите меня ему в угоду. – Сердца у тебя нет. Да прикрой же ты свой срам! Прочь от меня! Мистер Бартоломью по прежнему стоит лицом к камину. Девушка с задумчивым видом начинает одеваться. Одевшись, садится на скамью. Проходит время. Не выдержав долгого молчания, она окликает хозяина: – Я одета, сэр. Тот, словно очнувшись от грез, едва поворачивает голову и снова вперяет взгляд в огонь. – В каких летах ты сделалась блудодейкой? Не видя его лица, уловив необычную интонацию и подивившись неожиданному проблеску любопытства, девушка с запинкой отвечает: – В шестнадцать лет, сэр. – В борделе? – Нет, сэр. Меня совратил хозяйский сын в доме, где я служила в горничных. – В Лондоне? – В Бристоле. Откуда я родом. – И у тебя был ребенок? – Нет, сэр. Но однажды хозяйка обо всем проведала. – И наградила за труды? – Да, если палку от метлы можно почесть за награду. – Что же привело тебя в Лондон? – Голод, сэр. – Разве Господь не дал тебе родителей? – Они не пожелали принять меня обратно в свой дом, сэр. Они из «друзей». – Каких еще друзей? – Люди их называют квакерами , сэр. Хозяин с хозяйкой тоже были «друзья». Мистер Бартоломью поворачивается и стоит, широко расставив ноги и заложив руки за спину. – Что было дальше? – Прежде чем дело вышло наружу, молодой человек подарил мне перстенек. Он, сэр, украл его у матери из шкатулки. А как все открылось, я и смекнула, что хозяйка непременно всклепает на меня, потому что ничему дурному про сына она не верила. Продала я перстенек и подалась в Лондон. Там определилась на место и уже было решила, что все беды позади. Так нет: вздумалось хозяину утолить со мной похоть. Я боялась потерять место, пришлось уступить. Дошло это до моей новой хозяйки, и опять я оказалась на улице. Волей неволей начала христарадничать: что же остается, если честной работы не найти? Придешь наниматься в горничные, а хозяйка поглядит на тебя и откажет. Чем то им мое лицо было не по нраву. – Она прерывает рассказ и, помолчав, добавляет: – Если бы не нужда, не занялась бы я этим промыслом. Да и мало кто занялся бы. – Мало кто делается потаскухой из нужды. – Знаю, сэр. – Стало быть, ты распутна по природе? – Да, сэр. – И стало быть, родители не зря от тебя отвернулись, даром что держатся ложного учения? – По грехам моим – так, сэр. Только вышло, что вся вина лишь на мне одной. Хозяйке вспало на ум, что я навела на их сына порчу. А это не правда: он первый меня поцеловал, а я не давалась, и перстенек он похитил без моего ведома, и в остальных его делах я не повинна. Но мои родители не поверили. Сказали, что я отреклась от внутреннего света. Что я не их дитя, но дщерь сатаны. Что я и сестер своих совращу с пути истинного. – Что за «внутренний свет»? – Свет Христов. О нем говорит их учение. – Их? Больше не твое? – Нет, сэр. – Ты не веруешь во Христа? – Не верую, что увижу Его в этом мире. Ни также в мире ином. |
