* * *

Он шевельнул пальцами, будто перебирая невидимую паутину – картинка трактирной комнатушки растворилась в туманном мареве. Когда в серебристом стекле осталось лишь отражение его лица, отложил зеркальце на стол.

Положив подбородок на скрещённые пальцы, взглянул на каминную решётку: за ней подёргивались тленной серостью умирающие угли.

Фигуры на местах. Игроки на позициях. Подготовка идёт безукоризненно, но дальше… дальше требуется уже истинная виртуозность. Даже несмотря на то, что он знает, как всё будет. Просчитал каждый ход, поступок, решение, и если что-то пойдёт не так (нельзя не допускать такой расклад – он, как и все, имеет право на ошибку, просто цена его ошибок несказанно выше), у него есть все возможности это исправить.

В любом случае он вмешается лишь чуть. И до поры до времени продолжит руководить издалека, наблюдать в основном. Но подкорректировать кое-что, самую капельку… это ведь не нарушит правил.

Остался всего один ход…

Дверная ручка зашуршала осторожно, точно топот мышиных лапок по тафте.

– Входи, Альдрем.

Слуга ступил в комнату тихо и неуклонно. Худой, как жердь, седой, как лунь, морщинистый, как печёное яблоко: квинтэссенция доброжелательного дворецкого, что всю жизнь провёл в чинном подношении постной утренней каши. Из-под тёмного сюртука сверкали белизной кружевные манжеты и вычурный воротник рубашки – лишь чёрные перчатки без пальцев немного выбивались из образа.

– Вы в порядке? – в почтительном тоне сквозила хорошо замаскированная фамильярность очень старого знакомого. – Говорили, что вернётесь днём…

– Решил задержаться. Первые дни самые сложные. Не беспокойся, не повторится. – Он устало потёр слегка ноющие виски: обычный эффект ритуала, к которому ему пришлось прибегнуть вчера и в ближайшее время предстоит прибегать ещё не раз. – Мой морок не выкинул ничего эксцентричного?

– Не более эксцентричное, чем порой выкидываете вы.

– У моей эксцентричности много граней. Если морок проявил те, касательно которых окружающие пребывают в счастливом неведении, тебе предстоит долгая приборка.

– Кровь отмывается легче, чем кажется. Но есть повод возрадоваться, что морок всегда наследует от вас самую… благопристойную часть. – Слуга приблизился, и его шаги эхом отдались от паркета: просторная комната почти пустовала, немногочисленная обстановка была скромной до аскетизма. – Как всё прошло?

Он всегда всё рассказывал Альдрему, даже зная, что тот редко одобряет услышанное – это лишь добавляло остроты. Когда нет благодарного слушателя, которому можно всё рассказать, играть далеко не так весело: просто не получаешь полного удовольствия от того, что делаешь.

Если список развлечений, ещё заставляющих тебя чувствовать хоть что-то, сужается до единственного пункта, тонкой душевной организацией твоего слуги (тоньше, чем ожидаешь от существа, так сильно побитого такой долгой жизнью) можно пренебречь.

– По плану.

– Радостное известие. – Невозмутимостью Альдрема можно было колоть орехи. – Значит, теперь… самое интересное?

– Почти. Самое интересное я приготовил на финал.

– И вы уверены, что…

– Я знаю.

Слуга склонил голову.

– Отдых вам не помешал бы, – заметил он заботливо.

– Скоро пойду.

– Что-нибудь нужно?

– Подкинь поленьев. И… принеси бренди.

Не кланяясь, Альдрем последовал к двери, оставляя его смотреть на догорающий огонь.

Девочка моя, подумал он – почти нежно.

Она не подведёт. Ни она, ни кое-кто другой. Он знает их достаточно хорошо, чтобы быть уверенным: оба сделают всё, что до́лжно, всё, что от них зависит. И вот тогда…

Его губы вновь тронула улыбка.