|
Навкин, молодой, но не в спортивном костюме и не на стадионе. Выгоревшая майка, стебель колоска в зубах… Сидя на пеньке, он поднял голову от толстой тетради на коленях, растерянно глядя в объектив. Явно не ожидая, что его снимают. Снимок был удачен так, как бывают редкостно удачны совершенно не профессиональные фотографии, случайно заглядывающие в самую суть человека. Теперь Джереми ясно видел сходство. И с Анной Кудельковой, не сберегшей в себе огонь, что до последних дней горел в ее брате, и с рыжей Наташей — имя вернулось легко, словно он и не забывал его никогда, и с тем, кто держал на столе бюстик Цезаря, имея полное право повторить его слова про жребий и Рубикон. Будущий академик, мальчишка, бегун — писатель? Догадка пришла резко и ясно, утверждая, что нельзя ошибиться, глядя в сосредоточенный и одновременно затуманенный взгляд. Что, Джереми никогда не видел пишущих людей? Не случайные заметки или расчеты, а свое, сокровенное.
Замерев, как собака в охотничьей стойке, Джереми разлепил пересохшие губы: — Скажите, Наташа, ваш дед писал не только научные работы? Он вел дневник? — Да, — подтвердила рыженькая, ничуть не удивившись вопросу. — Виталий Михайлович всегда делал записи. Бабушка рассказывала, что он еще в школе записывал все в дневник. Он и меня потом учил. Говорил, что ученому нужно понимать себя. — А эти дневники? — жадно спросил Джереми, не представляя, что делать, если ему откажут. И ведь наверняка откажут! Семейная ценность, реликвия, а то и хранилище интимных секретов. Однако Наташа покачала головой не столько отрицательно, сколько грустно. — Они не сохранились. Я… сама искала. Там, на полке, тетради. Но в них только расписание тренировок, записи о соревнованиях. А дневников нет. Мне… очень жаль, мистер Уолтер. — Мне тоже, — тихо произнес Джереми. — Очень жаль, Наташа… Он смотрел на девочку, на маячащую из-за ее спины старушку с неодобрительно поджатыми губами, а перед глазами стояло лицо молодого Навкина с фотографии, и в его глазах Джереми мерещилось разочарование. — Большое спасибо. Я обязательно пришлю вам номер газеты со статьей. — Мне будет очень приятно, — отозвалась рыженькая. И, поколебавшись, добавила: — Я собрала все статьи про дедушку, которые вышли… сейчас. Все, которые смогла найти. И ваши тоже. Вы… очень хорошо пишете, мистер Уолтер. Спасибо. Джереми едва не покраснел, подумав, сколько намеков и откровенно жареных фактов рассыпал в своих текстах. Господи, но разве он думал, что его будет читать семья академика? Эта девочка с наивным и вместе с тем взрослым взглядом? А Анна? Она не владеет английским, но если читала перевод… Нет, ничего откровенно порочащего там нет, разумеется, и вообще весь пафос направлен против тех, кто использовал молодого Навкина в своих целях: Джереми аккуратно готовил почву для возможных разоблачений. Но женские тела, в которых приходилось бывать Навкину… Упоминания о том, какую жизнь вели «гости» в теле будущего академика. Не сказать, что стыдно, но как-то неловко и тяжело. — Боюсь, это очень взрослое чтение, — виновато проговорил он. — Мне жаль, если я задел ваши чувства. Тонкие рыжие косички энергично заплескались в воздухе. — Нет, конечно. Я… наоборот… хотела благодарить. Вы написали про дедушку правду, мистер Уолтер. А правда не может обидеть. Сергей тоже говорит, что вы хорошо написали. — Сергей? — уцепился Джереми за незнакомое имя. — Дедушкин помогатель. Простите, помощник. Он… отдавал мне статьи, — чуть поколебавшись, призналась рыженькая и неуверенно оглянулась на хранящую неодобрительное молчание бабку. |
