Помолчав, старик ответил сам:

— Не будем. Какие у вас ещё есть вопросы?

Джереми, отлично понимая, что давить сейчас нет смысла, не заставил себя ждать, лёгкой скороговоркой выдав заготовку:

— Что вы думаете об использовании технологии ментального переноса для своего рода награждения нобелевских лауреатов? Споры не утихают и поныне, хотя Юкасима Хоэдзи уже благополучно дожил до ста десяти и успел закончить в новом теле два романа. То есть, гений теперь не исчезает со смертью тела. Но, тем не менее, споры продолжаются. На чьей вы стороне?

— Мало интересуюсь японской прозой, — невпопад ответил старик. — Ментальный перенос открыл множество возможностей, слишком много, если вы спросите меня, мистер Волтер. Как вы знаете я, по своему прежнему роду занятий, вынужден был иметь дело с людьми богатыми, влиятельными, но… — не закончив фразы, он изогнул высокую бровь. — И я из тех ретроградов, что приветствуют ограничения. Слишком опасно, слишком, мистер Волтер. Слишком манит мечтой о вечной жизни, так легко уговорить себя, доказать самому себе, что ты лучше вот этого оборванца или того убийцы. Наша эпоха подвергает христианскую душу такому испытанию, каких не знало ни жестокое средневековье, ни распущенный декаданс.

Только слушая неторопливый ответ старика, Джереми понял вдруг, что забыл про Элен. Увлёкся разговором, игрой. «Господи, Господи, как же так! — молча восклицал он. — Я думаю о жизни этого пьяницы, сифилитика и вора (ведь воровал же на дорогах, воровал!), когда единственно важное забыто! Но…»

— То есть, вы против практики законного продления жизни, верно я вас понял? — голос Джереми чуть дрогнул.

— Я этого не говорил, мистер Волтер. Нобелевский комитет всегда пользовался определённым уважением в обществе. Порой ему случалось ошибаться, но такие периоды были обусловлены скорее общим кризисом мировоззрения белых. Теперь же, когда наука пользуется заслуженным уважением, выбор комитета сложно оспорить. За последние пятьдесят лет, насколько я знаю, премии не удостаивались случайные люди. Вспомните, мистер Волтер, девяносто пятый, двадцать шестой и тридцать третий годы, когда премия не была вручена ни в одной из областей за отсутствием достойных номинантов. Но лишать шанса прожить ещё семь десятков лет этих лучших, признанных и отобранных, глупо и расточительно.

— То есть, вы — за? — тихо спросил Джереми, не чувствуя ладоней.

— Мало того, мистер Волтер, я искренне рассчитываю прожить ещё полсотни лет, стряхнув это одряхлевшее тело, — старик опять улыбнулся, как улыбалась бы большая древняя черепаха: медленно, чуждо и безо всякого веселья.

На этом разговор был окончен. Джереми едва нашёл в себе силы вежливо распрощаться. Мистер Навкин своей шаркающей походкой медленно удалился из кабинета, но вдруг с самого порога окликнул Джереми:

— Мистер Волтер! Я слышал, здоровье мисс О’Нилл ухудшилось. Передайте ей при случае, что я очень высоко ценю её работы и желаю ей скорейшего выздоровления. Будьте здоровы, мистер Волтер! — добавил ещё что-то по-русски и затворил дверь.

Джереми схватил со стола бронзовый бюст — бросить вслед! Чёрт, слишком лёгкий, смешно. Догнать, ударить, убить… Джем, Джем, он просто старик. Чёртов византиец. Тогда Джереми опустился в кресло и заплакал.

Еще одно утро в Москве

Утра Джереми не заметил. Оно, разумеется, наступило, когда ему и было положено, однако для Джереми этот день начался после обеда с дикой головной боли и звонка редактора.