— Вова его зовут, Вова. Неважно, чей он сын, важно, чей он племянник. Он племянник профессора Сокольской. Я за нее ручаюсь. Очень порядочная женщина.

— А она — наш человек? — кричит со стремянки дядя Зяма.

По нагретой дорожке на траверз общественной уборной, подняв хвосты, выходят кошки Фрося и Мариночка. Мариночка как младшенькая — блюдя субординацию — сзади.

— Странно, что вы ее не знаете, — обиженно говорит Ленкина мама. Разве вы у нее не лечились?

— Она слишком дорого берет, — объясняет тетя Фира.

Вся дача — большой участок, поделенный на мелкие секции, как пирог тети Фиры. У каждой семьи — своя секция. То же самое с домом. Люди, которые его строили, не знали иного образца, кроме коммуналок. На воротах висит чугунная табличка: «Дачно-строительный кооператив „За активный отдых“». Но из тех, старой закалки, в кооперативе осталось немного. Только дядя Зяма с семьей. Да и вообще, что это за дача, на которую из города ездят на трамвае?

— Тише, — говорит тетя Фира и прижимает палец к губам.

Двенадцать часов дня, и в обозримом пространстве нет ни одного человека народу. Ленка недоуменно моргает.

— Тише… Видишь вон ту беседку? — Беседка затянута диким виноградом и, кажется, вот-вот рухнет под его тяжестью. Во всяком случае, уже покосилась. — Там сидит Риточка.

Риточка — это настоящая московская внучка. Это надежда семейного клана, «идущая на медаль», «сидящая в компьютере».

— Одна?

— Как одна? С Котей Гительмахером.

Еще одно сватовство. Котя Гительмахер — сын подруги мамы Риточки (уф!). Не уехавшей из Одессы, не вышедшей замуж за москвича, не подсуетившейся вовремя. Но семья хорошая.

— Очень умный мальчик! — одобрительно говорит тетя Фира. — Я им пирог в беседку носила. Ты знаешь, о чем они разговаривают?

— О Пушкине?

— О Булгакове, — тетя Фира подозрительно на нее смотрит. — Она его наизусть знает.

— И он лежит у нее на ночном столике? — предполагает Ленка.

Тетя Фира обижается и уходит в дом.

Ленка подходит к лежащей на боку стремянке, впрягается в нее и тянет по направлению к своему участку.

По всей даче идет эпидемия варки варенья.

…Нонка вырядилась в какую-то кофточку с люрексом. Во-первых, такие в Одессе уже не носят, а во-вторых — в ней жарко. Новые лаковые туфли натерли ноги, и Нонка слегка прихрамывает. Сначала они втроем таскались по городу вместе с Ленкой, чтобы никто не подумал, что это смотрины, потом пошли в филармонию. Филармония — замечательное здание в мавританском стиле, правда, его трудно разглядеть как следует, потому что оно сплошь затянуто сеткой от голубиного помета. До революции здесь была одесская биржа, оно специально под нее строилось, и акустика отличная. Можно вести деловые переговоры в любой точке зала, звук никуда не доходит, тут же гасится. Так специально архитекторами было спланировано. Теперь тут, конечно, филармония.

— Ну, я пошел, — говорит Вова.

Ему совсем в другую сторону. Естественно. И будь он проклят, если, например, посадит их в такси. А эта бедная Нонка ничего не замечает. Ни того, что он жмотничал в буфете, ни того, что он встретил в антракте приятеля и слишком долго с ним разговаривал… Она едет в трамвае на дачу и думает, что завтра они еще увидятся.