* * *

Видите ли, не так-то просто описывать события, которые не происходят. Люди на твоих глазах стареют, а кое-кто даже и умирает, действующие лица сходятся, расходятся, покидают город, но все это медленно, медленно… Сначала один, десять лет спустя — другой. Войны, революции, социальные катаклизмы — вот золотое дно прозаика. А когда все меняется так медленно, что и глазу не заметно? Так растет подсолнух из семечка — месяцы, а если снимать его на пленку, а потом прокручивать эту пленку в ускоренном темпе минуты.

* * *

Напоследок Ленка пошла погулять с Бэлкой Шкицкой по городу. Зашли на явочную квартиру, купили там пять литров ворованного шампанского с завода вин — для отходняка. Завезли его домой и пустились в путь.

У Ленки был фотоаппарат «Минольта» — свидетельство вяло наступавшего семейного процветания. Отщелкали пленку: то всякие улицы, то сами себя под каштанами, на вечную память. Потом Ленка отдала пленку в проявку, а когда ее вернули, то выяснилось, что снимки не получились. Что совершенно закономерно незачем пытаться останавливать мгновение, нужно обрываться и бежать. А то иначе не вытянешь ноги из этого раскаленного асфальта. Так и застынешь тут навеки.

* * *

— Почему вы не уезжаете? — говорила Лидочка, возбужденно шагая по комнате. — Ты и твои родители. У вас такие хорошие головы. А ты еще и английский знаешь.

— Там вообще-то говорят на иврите, — заметила Ленка, подбирая ноги. Джонсик уже забрал в рот брючину и, если не подсуетиться, проел бы ее до дыр. Была у него такая слабость к джинсовой материи. В доме развал, это не то слово. У них, правда, всегда был развал, но сейчас он принял какой-то эсхатологический характер.

— Вот! — Лидочка тряхнула какой-то чешуйчатой кофточкой. — Лошадь подарила на прощанье. А ты знаешь, сколько она стоит?

«Сколько бы ни стоила, — подумала Ленка, скептически разглядывая блестки, нашитые на блестки. — Такие носят только в итальянском квартале…»

— Сейчас найду тебе что-нибудь на память, — Лидочка стала судорожно рыться в шкатулке с отломанной крышкой. — Цепочка… Она, правда, порвалась. Ах ты черт! Ну ничего, починишь.

Воздух был теплым и неподвижным. Что в комнате, что на улице. Деревья плавали в нем, как гигантские водоросли. Одинокая ночница тупо летала вокруг лампы, словно пытаясь пробить невидимую стену света, а в низком влажном небе пищали летучие мыши. Вышли погулять с собакой. Джонсик сразу свалил по каким-то своим делам — кошки шарахнули в разные стороны, будто в центр их теплой компании шлепнулась иракская ракета.

На перекрестке им встретилась Лошадь. Лошадь перебирала своими длинными ногами и шипела на Джонсика — она не любила собак. Ленка сразу обиделась: любая собака лучше, чем любая Лошадь. Хотя жизнь у Лошади была нелегкая, нервная: она только что съехалась с мамой — ради хорошей квартиры, а какая жизнь с мамой? Разве мама одобрит твой образ жизни? Даже если и нет никакого образа жизни, а только бешеные скачки галопом по полям, раздув ноздри, когда мокрые травы стелются под ногами, а ты летишь, поднимая водяную пыль… Да и то не всегда, а так… время от времени.

* * *

Подавайте на меня в суд, мои друзья и соседи. Я дам вам другие имена, а вы все равно узнаете себя, даже если вас тут не было, — все равно узнаете, — все мы уезжаем, а Лидочкину кошку Муру похоронили под деревьями. Они ведь все равно собирались ее оставить и уже с соседями договорились, что те будут ее кормить, но тут она заболела раком. Она была очень старой кошкой и очень мудрой. Никого из нас не будут кормить соседи.