— До завтра, — улыбнулся я.

— Квартиру сам найдешь? Вон смотри, у тебя свет в окошке горит. Мама твоя не спит еще. Не ждет она тебя так рано…

— А отец где? — нахмурился я.

— Ты что? — Катя изменилась в лице. — Нет у тебя отца…

— Да шучу я, — соврал я. — Знаю, что нет, тебя проверял… Ну все, я пошел.

Я наклонился вперед и чмокнул Косичкину в губы. Та налилась краской и немного отпрянула.

— Ты что? — выдохнула она.

— А что такого? — я непонимающе на нее уставился.

Не привык, чтобы на мои поцелую так реагировали девушки, с которыми я под ручку по ночному городу брожу.

— Это же… Неприлично…

— Так, я не понял, — уже нахмурился я. — Мы с тобой дружим или нет?

— Дружим! — закивала девушка.

— А в чем тогда дело?

— Мы, как комсомольцы дружим, как одноклассники…

— А-а-а, — скривился я. — Понятно, что у вас… У нас все по-комсомольски. Ладно, пока.

Я развернулся и побрел в сторону своего подъезда. Косичкина проводила меня мечтательным взглядом и растворилась в глубине улицы.

Неплохая девчонка, но странная. Хотя, сейчас все девушки такие. Эгоцентричные шаболды еще не народились. Их принесет поколение нулевых…

Я шагал по пустому подъезду. Пахло жареной рыбой и беломором. Поднялся на второй этаж и остановился перед неказистой, обитой потрескавшимся дермантином дверью. Вот и мой новый-старый дом. Я вспомнил эту дверь, с истертой до зеркального блеска дверной ручкой и прилипшей к стене под многочисленными слоями зеленой краски круглой кнопкой звонка.

Но звонок не работает. Я это помнил. Тихо постучал. За дверью послышались шаги. Щелкнула щеколда и дверь распахнулась.

— Привет, мам…

Глава 4

Передо мной стояла женщина лет сорока с усталым взглядом и тронутыми сединой густыми волосами, скрученными в тугую шишку на голове. Ситцевый подвыцветший халат скрывал крепкую, но чуть сгорбленную фигуру. Наверняка в молодости она была красавицей, но сейчас ее что-то надломило.

То, что это была моя мать я ничуть не сомневался. Лишь только я ее увидел, в голове всплыли знакомые образы, и я ее узнал. При виде ее по жилам приятным теплом разлились эндорфины. В той жизни родителей я не знал. В детдоме вырос. А теперь вот самому интересно. Как это… Иметь семью в детстве. Хотя какое детство? Лоб ужу семнадцати лет (раз закончил десятый, значит, столько мне) под метр восемдесят вымахал. Ну лучше поздно, чем ни никогда и ни с кем.

Мать удивленно вскинула тонкие дуги бровей:

— Андрюша? А ты почему так рано? Случилось чего?

— Все нормально, мам (мне почему-то было приятно ее так называть, хотя фактически, она не моя мать, а лишь моего биологического тела). — Устал просто…

— Все ясно, — вздохнула она. — Опять тебя Быков со своими дружками доставал? Эх… Ну в кого ты у меня такой тихоня? Друзей бы завел, глядишь, в обиду тебя не дали…

— У меня что? Нет друзей?

— А ты, будто не знаешь, — мать посмотрела на меня с укоризной. — Сидишь дома целыми днями, как сыч, да в книжки пялишься. Ну хоть толк будет с этих книг и то ладно. Вот поступишь в медицинский, комнату в общежитии дадут, стипендия будет. И мне легче станет.

Я разулся и очутился в крошечной двушке с потертыми высохшими обоями из красноватой бумаги и старой мебелью югославской полировки. Здесь нельзя было заблудиться, и я сразу нырнул в ванную вымыть руки.

Крашенные в общажно-синий цвет стены ванной оказались лишены кафеля. С побеленного потолка грустно свисала лампочка на черном проводе, измазанным высохшими каплями известки.