– Может!

– Ну может же, может.

Алексей Кирилович повернул экономку, толкнул ее за двери и, позвав кухарку, настрого приказал ей не пускать на порог Бонавентуру Каетановича и затем лег в постель, недовольный, взволнованный, раздраженный.

VIII

В доме все пошло другим порядком. Бонавентура Каетанович приходил к Кордулии Адальбертовне только после ухода Алексея Кириловича в должность и скрывался за час до его возвращения. Алексей Кирилович и слышать не мог о Хржонжчковском. Других людей он тоже не допускал к разговорам с собою, потому что после разочарования в Хржонжчковском он уже не верил ни в чью благопристойность.

– Лучше, – думал он, – я стану читать. Поздно, да ничего, начну.

И вот всех живых мучителей для него теперь заменили ему газеты: он возмущался, читая свободомысленные осуждения действий широко расставленных людей; жаловался на это, подавал записки и, не находя себе ни в ком должной энергической поддержки, решил избавиться и от этих врагов. Кувырков решил изгнать из своего дома и газеты с их направлениями.

Кордулия Адальбертовна только этого и дожидалась. Воспользовавшись этою порою общего разочарования статского советника, она сказала ему:

– О, то же то и есть: Хржонжчковский завсегда говорил, что в оныих российских денниках[4 - Газетах (Польск.)] ничего больше, як свиньство.

– Ну уж, пожалуйста! Хорош ваш и Хржонжчковский, который всем пршикшит.

– Але же, Боже, как то есть со стороны вашей глупо! – отвечала Кордулия. – Что то есть такого напршикшить? Да вы ведь сто тысяч раз сами…

– Что? Что такое я сам? – закричал, подскочив, Кувырков.

– Пршикшили и напршикшили.

– Я!.. я?.. я пршикшил и напршикшил?

– Ну да, вы, вы, вы. Чего вы очами-то так лупаете? – Вы.

– Я очами лупаю? Я напршикшил?.. Позвольте же мне вас спросить: кому я когда-нибудь напршикшил?

– Кому? Да мне сто рбзы, як не больше, аж даже жизни своей не рада была.

Кувырков вдруг встал и перекрестил Кордулию.

– Нечего, нечего меня крестить, меня уже ксендз крестил, – отвечала Кордулия.

– Нет, он вас плохо крестил, – я вас перекрещу. Разве вы можете это сказать, чтобы я, я напршикшил? Вы после этого пустая женщина.

Кордулия Адальбертовна расхохоталась и разъяснила Кувыркову, в чем дело.

Статский советник сконфузился, понял, что всю историю на именинном вечере, как и эту нынешнюю претензию свою, поднял не из-за чего, и, чтобы утешить фаворитку, пожелал примириться с Хржонжчковским.

И Хржонжчковский снова стал его другом и убедил его, что в родном языке Алексея Кириловича еще больше непристойностей, и спел ему песенку: «Куманечек, побывай, животочек, побывай».

– Довольно, – сказал Кувырков и добавил: – в самом деле, это черт знает что такое!

Чтобы подслужиться фаворитке, статский советник решил, что вперед зато ничего не будет читать по-русски, и прожил спокойно целые пять лет, но вдруг потом взял да и подписался на «Полицейские ведомости».

– Тут, – рассуждал он, – по крайней мере меня нечему будет тревожить.