Это был сигнал, что пора начинать прикорм. Иггельд так и сделал, но слабенького Черныша продолжал прикладывать к задним соскам. Остальные жадно глотали коровье молоко, потом молоко с куриными яйцами, затем уже пережеванное мясо, только Черныш еще целую неделю питался материнским молоком, но затем прорезались зубки, мать стала отпихивать кусачего, и Черныш поневоле перешел на мясо.

    * * *

    Детеныши сильно мерзли, от холода погибает почти треть, Иггельд своего любимца брал на руки и даже совал за пазуху, где тот отогревался и засыпал. Во сне крохотные лапки потешно дергались, а губы плямкали и вытягивались трубочкой: продолжал сосать материнское молоко.

    Дракониха не обратила внимания, когда ушел с Чернышом за пазухой к корзине, покрутил колесо и поднялся наверх. Весеннее солнце греет уже сильно, хотя воздух холодный, Иггельд сел на край каменного заборчика, потихоньку приоткрыл рубашку, чтобы дракончик увидел солнце. Он в самом деле увидел, фыркнул, зажмурился, потом попробовал ухватить зубами, а когда не получилось, вытянул переднюю лапку.

    Иггельд засмеялся:

    – Не достанешь!.. До него даже Ратша не дотянется. Лучше грейся, солнышко – это хорошо…

    Сбоку раздался негромкий голос:

    – Это с кем разговариваешь?

    Апоница подошел, редкие брови удивленно всползли на лоб. Был он худой, сгорбленный, костлявый, уже немолодой, но семьи у него, говорят, так и не было, из-за драконов, по слухам, так и не успел связаться с достойной женщиной, а недостойные сами не стремились связывать себя прочной веревкой брака.

    – Я его на солнышко, – пролепетал Иггельд испуганно. – Я сейчас обратно, это на чуть-чуть… Она видит, что я ничего, что я только на солнышко…

    Дракончик с любопытством смотрел на Апоницу, но пахнуло свежим ветерком, мордочка недовольно сморщилась, он юркнул обратно, видно по вздувающейся рубашке, как топчется, устраивается поудобнее.

    – Приручаешь? – спросил Апоница. К удивлению Иггельда, сел рядом на прогретый солнцем камень, с удовольствием запрокинул голову, подставляя белое изрытое морщинами лицо уже жарким лучам. – Это бесполезно…

    – Я его просто люблю, – возразил Иггельд.

    – Это другое дело, – проговорил Апоница. Глаза закрыл, прямое солнце убрало тени от морщин, лицо казалось почти молодым. – А приручать – бесполезно..

    – Почему?

    – Драконы все еще звери дикие, – разъяснил Апоница. Повернул голову, приоткрыл один глаз. Увидев непонимание в глазах Иггельда, с улыбкой добавил: – Как и кошки.

    – Кошки? – переспросил Иггельд. Оглянулся, совсем недавно через дорогу перебежала тощая кошка с мышью в зубах, переспросил: – Разве кошки… дикие?

    Апоница снова опустил веки, тяжелые и набрякшие, как кожистые шторы на выпуклых глазах дракона, сказал мягко, наслаждаясь теплым солнышком, весной, чистым воздухом, пока ветерок относит вонь из котлованов в другую сторону:

    – А ты сам подумай… Возьми для примера свинью. Как зовется свин?.. Правильно, кабан. А их детеныш?.. Верно, поросенок. А если взять кобылу?

    Иггельд ответил послушно, еще не понимая, к чему клонит старый смотритель:

    – Кобыла, конь, жеребенок.

    – Корова?

    – Корова, бык, теленок!

    – Видишь, как у всех свои названия.