Это не было ни дыханием напуганного стражника, ни тяжелым сопением тролля, ни свистящими сиплыми вздохами хобгоблина. Дыхание было слабым и прерывистым, с легкими хрипами. Рейстлин слышал такое дыхание раньше – в комнатах больных и старых людей.

Это не оставило следа от тех предположений, которые Рейстлин строил по пути сюда. Первой дикой мыслью было, что он встретился с хозяином книг, отцом Лемюэля. Возможно, старик решил запереться в подвале и провести жизнь со своими драгоценными книгами. Или же Лемюэль запер отца здесь, что было крайне маловероятно, учитывая то, что отец его был уважаемым архимагом.

Рейстлин стоял в темноте, и, так как с ним до сих пор ничего страшного не произошло, его страх слабел, а любопытство увеличивалось. Дыхание продолжалось, неровное, хрипящее, иногда прерывающееся судорожным вздохом. Рейстлин не слышал никаких других звуков: ни звяканья кольчуги, ни скрипа кожи, ни стука меча. Наверху эльфы не оставляли попыток открыть дверь. Судя по звукам, они пытались разбить ее топором.

А затем совсем рядом с ним раздался голос.

– Ты хитрец, не правда ли? – Пауза, затем: – Умен, и вместе с тем храбр. Не каждый осмелится остаться в темноте в одиночестве. Иди сюда! Дай мне на тебя посмотреть.

Зажглась свеча, освещая маленький круглый деревянный столик. Возле него стояли два стула, один напротив другого. Один из них занимал старик. Первый же взгляд на него сказал Рейстлину, что это не был отец Лемюэля, боевой маг, сражавшийся на стороне эльфов.

Старик был в черных одеждах, на фоне которых его белые волосы и борода почти светились. Его лицо приковывало взгляд, как причудливый пейзаж; его морщины и линии, как очертания земли или гор, могли многое рассказать о его прошлом. Тонкие линии, шедшие по лбу от переносицы, могли означать мудрость на другом лице. Здесь же в морщинах залегли коварство и хитрость. Морщинки смекалки и любознательности вокруг его черных глаз углубились, давая приют циничному веселью. Презрение по отношению ко всему смертному миру изогнуло его тонкие губы. Выдающаяся нижняя челюсть говорила о самолюбии и властности. Его прищуренные глаза были холодными, яркими и оценивающими.

Рейстлин не пошевелился. Лицо старика было пустыней, жестокой, смертельно опасной. Страх снова овладел Рейстлином. Лучше бы ему пришлось сражаться с троллем или хобгоблином. Слова простенького защитного заклинания, которые были готовы слететь с губ Рейстлина, унес безнадежный вздох. Он представил, как произносит заклинание, и как старик издевательски, презрительно смеется. Эти старые костлявые руки с крючковатыми пальцами были пусты сейчас, но когда–то в них была безграничная власть и сила.

Старик прочитал мысли Рейстлина так легко, как будто он произнес их вслух. Не отрывая пронзительного взгляда от того места, где юноша стоял, прячась в спасительной темноте, он проговорил:

– Иди сюда, хитрец. Ты проглотил мою приманку. Теперь иди, сядь и поговори со старым человеком.

Рейстлин не двигался. Слова насчет приманки ему не понравились.

– Тебе действительно лучше сесть рядом, – старик улыбнулся, и улыбка превратила снисходительное презрение на его лице в неприкрытую жестокость. – Ты никуда не пойдешь, пока на то не будет моя воля. – Подняв узловатый палец, он указал им прямо на Рейстлина. – Ты пришел ко мне. Помни это.

Рейстлин подумал о том, что он может сделать. Он мог остаться стоять в темноте, что вряд ли помогло бы ему, раз уж старик и так видел его. Он мог бы попытаться взбежать по ступеням, что, конечно, выглядело бы жалко и отчаянно, или собраться с духом и встретиться лицом к лицу со стариком. Последнее казалось наиболее разумным, к тому же, Рейстлин хотел узнать, что старик имел в виду, говоря о приманке.

Рейстлин шагнул вперед из темноты в желтый круг света свечи и сел напротив старика.