— Почему?

— Я не могу уехать в Манчестер, не пообещав тебе, что вернусь. Приеду в гости. Буду писать письма и имейлы. Сколочу состояние на булочках с глазурью и встречусь с тобой на полдороге через всю страну, прежде чем ты уедешь в математический университет и забудешь меня.

Я видела, что ему хочется размахивать руками, ловя невидимых летучих мышей, но трудно махать руками, когда лежишь.

— Давай сделаем новую капсулу времени, — предложила я, обдавая дыханием его губы. — Чтобы у тебя была причина вернуться. Может, положим туда стерео Неда…

Томас засмеялся:

— Го, я знаю, каково жить без тебя. С тобой жизнь куда интереснее.

— По-моему, это, — я взяла его за руку, — всегда было важнее всего.

На этот раз, когда мы поцеловались, мир не рухнул, Вселенная не остановилась и звезды не начали падать с неба. Обычный поцелуй.

Такой, когда слышишь стук двух сердец. Такой, когда открываешь друг друга заново — губы, и руки, и смех, когда Томас нашарил нож в моем кармане, и неловкость, с которой я снимала с него очки. Такой, от которого теряешь дыхание и оказываешься покрыта травинками, а потом прощаешься и даешь обещания.

Такой, который по-своему останавливает время.

Понедельник, 1 сентября

[Один]

Через неделю мы устроили Грею викинговские похороны. Я сказала папе, что приду прямо на пляж — мне еще нужно кое-что сделать.

В книжном магазине темно, но я не стала включать свет — я ненадолго. В укромном углу чердака, куда никто не заходит, я вынула дневники Грея из своего рюкзака, открыла, увидела его почерк, вечно живой в неизгладимых чернильных строках: «Я взбешен коварством Вселенной. Но Готти пошла в меня, значит, все было не зря. Я викинг».

На этот раз обошлось без временнóй петли, однако вокруг меня зима, и снег засыпает книги. Я вспоминаю…

…как сидела спиной к дровяной печке и учила английский, гадая, почему мне ничего не стоит объяснить Е=mc 2, но не дается герундий. Я написала сообщение Соф: «Это порода собак?», когда вошел Грей, сразу заполнив собой всю кухню. Стол задрожал, когда дед подошел к чайнику, что-то воодушевленно напевая себе под нос.

Передо мной со стуком поставили кружку. Грей, присев на край стола, зашуршал газетой. Я машинально отпила чаю и вздрогнула, когда огромная ручища с размаху легла на страницы учебника.

— Слушай, пигалица, — сказал дед, — давай покатаемся.

Я заикнулась о завтрашней контрольной, но Грей твердой рукой вывел меня в сад. Я прижималась к окну, когда мы на полной скорости летели по ухабистой дороге из Холкси, радуясь, что вырвались из дому.

— Знаешь, я тебя так катал, когда ты была маленькая. Мы ездили по всему побережью, туда-сюда. Ты переставала плакать и смотрела на меня, наверное, думая: «Слышь, старикан, а куда это мы едем?» Нед ненавидел, когда его катали, но мы с тобой, малышка, ездили к морю. Иногда я болтал с тобой, будто ты уже все понимала, а иногда мы включали музыку или ехали в тишине, как сейчас. Как нам больше хотелось, так и делали, пигалица.

Дед оглянулся на меня.

— Ты хочешь сказать… — Я притворилась, что думаю, — что ты не знаешь, куда мы едем?

Грей захохотал — оглушительно гулко.

— Метафорически?

— Водительски.

— А куда ты хочешь? — спросил Грей. — Это тебе подарок — бегство от реальности на один день. Я только шофер, мир — твоя устрица.

С ощущением дежавю я взглянула на приборную панель.

— Наша устрица — бензина примерно на пятнадцать миль.

— Тогда за устрицами, — засмеялся дед, включая сигнал.

Для устриц было слишком холодно, поэтому мы ели жареную картошку в бумажных пакетах, облитую уксусом, причем ели в машине, глядя на волны сквозь туман.