Но насчет Сэмади Валяев прав. Он засветился перед игроками, и теперь ему надо сидеть тихо-тихо и ждать, пока спадет хотя бы первый ажиотаж. В прошлый раз его ловили НПС, и чуть не поймали. Но любые неигровые персонажи, как бы они не были хороши, на фоне охотников-игроков просто дети. А если этим охотникам награду еще и не в местном золоте, а в вполне себе конвертируемой валюте пообещать, то тогда все станет совсем невеселым.

С этой мыслью я заснул, с ней и проснулся. И даже замечательно солнечное утро, говорящее о том, что весна наконец-то начинает вступать в свои полные права, ее из головы не могла шугануть.

Казалось бы – что мне до Барона? Он хитрый, он коварный, он всякий раз меня использовал в своих целях, даже тогда, когда, казалось, помогал. А все равно – жалко будет, если он станет охотничьим трофеем одного из приятелей Кролины.

Может, потому что мы с ним на самом деле чем-то похожи? Я-то ведь не лучше буду, да и действую приблизительно теми же методами. В каком-то смысле он – это я, с той, правда, разницей, что Сэмади честнее. Барон не скрывает свою суть и устремления, заявляя всем и каждому о том, что за свой интерес будет всех и каждого при необходимости на куски рвать.

А погода была на самом деле отменная! Нет ничего прекраснее этих первых дней, когда старуха-Зима, злобно скаля коричневые зубы подтаявших сугробов, отступает перед босоногой и простоволосой девчонкой-Весной. Солнце, пуская зайчики, отражалось от темных стекол офисных зданий, воздух был напоен влагой, а в глазах женщин появилась та таинственная глубина, которая столь опасна для мужчин именно в это время года. Еще далеко до первой листвы, до томных вечеров и прочих изысков, которые век от века воспевают поэты, но все начинается именно теперь, в дни, когда первые ручьи пробивают себе дорогу сквозь снег.

Само собой, мою развеселую компанию тоже затронуло солнечное настроение. Петрович каким-то образом умудрился распечатать окно, которое по определению не могло открываться, и теперь меланхолично курил, щурясь на солнце, Таша похрустывала печеньем, которое называлось «Весеннее», Мариэтта разглядывала в зеркальце особо крупный, как видно, сезонный прыщ на подбородке. И только Ксюша, обложившись папками так, что ее почти не было видно, трудилась в поте лица.

– Здравствуйте, дети – громко произнес я, входя в кабинет – Ну, как вы себя вели на выходных?

– Если мы скажем, что хорошо, что нам за это будет? – немедленно осведомилась Шелестова, которая за секунду до того внимательно изучала свои ботильоны, задрав ногу так высоко, что в голову закрадывались мысли о том, что она не меньше, чем КМС по гимнастике.

– В этом случае как раз ничего и не будет – дружелюбно заявил я ей – Петрович, старый ты хрыч, здание не спали! Смотри, куда пепел стряхиваешь! Тебя, если что, не жалко, а вот остальных…

– Все мы смертны – философски сообщил мне Вадим – И только искусство вечно. Может, мои картины после мученической смерти в огне, станут очень популярны, и ваши имена тогда тоже останутся в истории.

– Бог с ней, с историей – обеспокоилась Вика – А вот цистит – штука неприятная, от него лечиться придется. Закрой окно, все помещение выстудил.

– А давай ты погибнешь в огне, твои картины станут популярны, но я выживу – предложила Шелестова – Только ты сначала оформи на меня документы как на наследницу. А я за это тебе мемориал воздвигну. Ну, если к популярности еще и хорошие продажи добавятся, разумеется.

– Чего это только ты наследница? – возмутилась Соловьева – Ты, значит, ему родная, а мы двоюродные? Мы тоже хотим свою долю!

– Верно – поддержал ее Геннадий – Мы все – одно целое, потому имеем право на процент.