|
И, однако, я понимал, что назваться Клоудиром для меня небезопасно: от матушки я слышал, что это имя в коммерческих кругах Лондона не просто хорошо известно, но пользуется дурной славой. Признание родства с Клоудирами вынуждало меня просить этих добрых людей хранить тайну моей личности, а для объяснения того, насколько это необходимо, мне пришлось бы рассказать почти всю свою историю. Именно этого мне и не хотелось — отчасти из-за нежелания ворошить прошлое, отчасти из-за неуверенности, как воспримут мой рассказ слушатели. На сей раз Эмма не сводила с меня испытующего взгляда. — У меня в жизни было столько разных фамилий, что я даже не знаю, какая из них настоящая. — Как таинственно, — откликнулась Эмма. — И что это за имена? Я замялся: — Согласны с одним из них — Кавандер? Я раз-другой воспользовался этим именем, которое запомнилось мне со времени моего бегства с фермы Квигга. — Вы хотите сказать, — серьезно спросила Эмма, — что это не имя вашего отца? — Заметив, что я невольно нахмурился, и, как я уловил, неверно истолковав причину этого, она поспешила переспросить: — То есть при крещении вам дали другое имя? Я кивнул. — Вы мне не доверяете? — Умоляю вас, не думайте так, — вскричал я в отчаянии. — Вы были так добры ко мне — ко мне, кто не вправе притязать на такое великодушие. Просто если я назвал бы вам свое настоящее имя, мне пришлось бы пуститься в пространные объяснения. — Так почему бы нет? Вы боитесь, что мне наскучите? Вот уж глупости. — Эмма улыбнулась. — Я охотно выслушаю вашу историю, какой бы длинной она ни оказалась. — Вы очень добры. — К глазам моим подступили слезы. — Но дело не только в этом. — А, понимаю, — сочувственно произнесла Эмма. — Какая же я бестолочь и эгоистка! Вам будет тяжело рассказывать. — Она мягко добавила: — Вас предали те, кому вы доверяли, не так ли? — Да. Отчего вы так сказали? — Мне кажется, я вам по душе, однако вижу, что вы не уверены, можно ли мне доверять. — Да, вы мне по душе! — воскликнул я. — И я вам доверяю. Я доверил бы вам свою жизнь. Вы и ваши родители приняли меня в дом и заботились обо мне, хотя я вам никто. Эмма с улыбкой пожала мне руку: — Я рада, что пришлась вам по душе. Но позвольте мне вас переубедить, раз уж вы так недоверчивы. На днях вы меня спросили, есть ли причина, по которой мои родители взяли вас в дом. Я вам сейчас отвечу. — Эмма помолчала, и на лицо ее набежала тень: — После моего рождения и до рождения Николаса у моих родителей был еще один ребенок. Мальчик. Они назвали его Дейвид. У него было слабое здоровье и… — Голос Эммы пресекся. — Теперь он был бы примерно того же возраста; я знаю, что они часто о нем вспоминают. Думаю, ради него они поступили так тем вечером. На прекрасных глазах Эммы заблестели слезы, однако она, пересилив себя, улыбнулась: — Что, разве это не доказательство себялюбия? Достаточное, чтобы удовлетворить ваш скепсис и мизантропию? Я порывисто накрыл ее руку своей и проговорил: — Я плохо отплатил вам за вашу щедрость и великодушие. |
