— А я фанеру в Мюнхен к «Сименсу», — отвечает мой Водила. — Хотя грузились на одной фирме. У его хозяев, — и Водила кивнул на Лысого.

При этом известии у меня уши торчком встали, а хвост непроизвольно мелко-мелко забил по полу.

Рудольф даже испугался:

— Ты чего?! — говорит. — Успокойся.

— Заткнись… — шиплю ему. — Не мешай слушать!

Мой Водила и говорит Бармену:

— Они меня вместе с тачкой у моих делашей перекупили на месяц, загрузили фанерными кипами — полтора метра на полтора — и вместе с этой фанерой запродали меня на корню «Сименсу». Я в Мюнхене разгружусь и начну на этого «Сименса» почти месяц по Германии, как папа Карло, вкалывать… Да, кстати!.. — мой Водила повернулся к Лысому. — Я все хотел тебя спросить, да в суматохе запамятовал… Чего это твои вино-водочники вдруг взялись фанерой торговать?

— Откуда мне знать? Может, излишки распродают… Тебе-то что? — ответил Лысый, и я четко почувствовал, что он снова врет! Что-то он такое знает, чего моему Водиле знать не положено. Я даже жрать перестал.

Смотрю, и Рудольф навострил уши. Уж на что ленивый, обожравшийся, разжиревший Котяра, а и то в словах Лысого какую-то подлянку почуял. Видать, есть еще у него порох в пороховницах, как говорил Шура Плоткин! На то мы и Коты.

— С таможней заморочек не было? — спросил Бармен. — А то они сейчас лютуют по-страшному! Все жить хотят, да не на что…

— Меня даже не досматривали — столько лет, каждая собака знает, сказал мой Водила и спросил у Лысого: — А тебя вроде пошерстили малость, да?

— А, пустяки… — отмахнулся Лысый. — Водка и водка. Груз под пломбой, накладные в порядке. Сам — чистенький.

«Если не считать полного кармана долларов и запаха кокаина…» — подумал я, но Рудольфу об этом не сказал.

— Ну, и слава Богу! — сказал Бармен. — А то после того, как немецкая таможня нескольких наших за жопу взяла за провоз наркотиков, так они теперь и в Киле, и в Любеке, и в Бремерхафене, и в самом Гамбурге чуть ли не каждый российский груз вскрывают и собачонок таких маленьких пускают, которые специально на наркотики натасканы. Поляки горят на этом еще больше наших!..

И тут мы с Рудольфом в четыре глаза увидели, как Лысый нервно зашаркал под столом ногами! Ясно было, что хотел сдержаться и не смог. Нервы не выдержали.

— Тебе не кажется, что этот мудак, — и толстый Рудик показывает на ноги Лысого, — во что-то сильно вмазан? Уж больно он дергается…

— М-гу, — говорю. — Еще как кажется!

А сам смотрю на ноги моего Водилы — дернутся они тоже или нет. Ноги как ноги. Полуботиночки такие стильные. Примерно сорок четвертого размера. Это я так на глаз определил. Потому, что у Шуры Плоткина был сорок первый, а эти размера на три побольше. И стоят Водильские задние лапы ну совершенно спокойно! Не дергаются, не сучат, не перескакивают, как у Лысого, с места на место…

Вот под стол рука Водилы опустилась. Меня погладила, штанину задрала. Почесала ногу выше носка своими железобетонными ногтями. И снова меня погладила. И исчезла. А ноги как стояли спокойненько, так и продолжают стоять.

Рудольф тоже следит за ногами моего Водилы и так лениво, едва не засыпая, говорит мне:

— По-моему, Твой даже понятия не имеет, о чем идет разговор.

— Да, нет, — говорю. — Понятие-то он имеет, — знаешь, сколько лет он Водилой работает? А вот то, что Он лично сам ни в чем таком не участвует — я готов всем святым для себя поклясться!

Причем, с этой секунды я в невиновности своего Водилы был стопроцентно убежден.