Попробовать она хотела… С мудаком этим.

— Максим.

Вздрогнул и посмотрел в глаза — зрачки расширены, и мое отражение дрожит в голубом тумане.

— Макс, — поправил автоматически. У нее ресницы длинные и сильно загнутые на концах, а на переносице несколько веснушек. Их было столько же три года назад?

— Маааксим, — упрямо, чуть растягивая "а", а я дрожать начинаю от звука своего имени ее голосом.

— Не называй меня так, — ослабил хватку и большой палец гладит впадинку между шеей и плечом, поднимаясь к мочке уха. Шелковая. Горячая. Вена пульсирует сильно-сильно под пальцами.

— Почему? — не отводит взгляд, и я уже отчетливо слышу ее рваное дыхание и вижу, как приоткрылся рот. Соблазняет и сама не понимает, или, бл**ь, прекрасно понимает. Только вряд ли догадывается, что это будет далеко не так, как она себе представляет. Это будет грязно, больно, жестоко, до слез. Ей не понравится.

— Потому что я так сказал. Мне не нравится, — Нрааавится. Еще как нравится. Именно вот так — Маааксим. Протяжно. Наклонился ниже, и вена под пальцами задрожала сильнее. Дыхание пахнет пожаром, и я вдруг отчетливо понимаю, где весь контроль — у нее. Вот там, на дне голубых глаз, потому что ярость отступила, и где-то на задворках сознания я понимал — нас уносит сейчас. Вот в эту минуту уносит к чертям собачьим, и меня подбрасывает от потребности набросится на ее губы.

— А мне нравится твое имя. Я хочу произносить его вслух. Максим, — сжал горло крепче и ее глаза распахнулись шире. Испугалась, маленькая? Мне самому страшно, веришь? Я боюсь себя намного больше, чем ты, а ты злишь, намеренно или случайно, но злишь. Не мешай кирпичи складывать, не мешааай, маленькая, они обвалятся, и обоих, нахрен, задавит. Подалась вперед, но я удержал на месте.

— Что еще нравится? — голос как чужой, вниз по ее шее, к груди, и судорожно сглотнуть, увидев, как соски натянули материю топа.

— Все. В тебе все нравится, — задыхается и тоже на мои губы смотрит.

— Ты меня не знаешь, — а ладонь уже сжала ее затылок, удерживая, чтоб в глаза смотрела, а другой рукой, костяшками пальцев, по скуле, вниз, к груди, каждым цепляя сосок. Инстинктивно… потому что уже соблазнила. Потому что хочу трогать.

— Это ты себя… — выдохнула от ласки, слегка прогибаясь в спине, а меня током прострелило, — не знаешь.

Усмехнулся почти зло и склонился к ее губам:

— И какой я?

Дарина вдруг резко обхватила меня за шею и прильнула всем телом, жадно губами к моим губам. Сам не понял, как набросился на ее рот, в каком-то безумии врываясь в него языком, сплетая с ее, глубоко, быстро, грубо. Отвечает, сбивается, но отвечает голодом, ударяясь зубами до крови. Ее пальцы в моих волосах, они судорожно сжимаются, и она тянет к себе, как будто боится, что оторвусь, и я понимаю, что сам впился в ее затылок мертвой хваткой и пожираю ее на вкус, на ощупь. Член разрывает от сумасшедшей эрекции. Всего лишь от поцелуя, мать вашу. Оторвал от себя за волосы, а сам на рот ее смотрю и мысленно уже взял его и языком, и пальцами, и членом. Пошло, но так сладко… потому что вкус ее поцелуя именно сладкий.

— Какой? — хрипло, глядя в полупьяные глаза с моим отражением.

— Целуй меня, пожалуйста, не останавливайся, целуй меня, — так естественно, что крышу снесло снова, к ее рту, а ладони уже накрыли грудь, натирая твердые соски через материю топа большими пальцами. Такие тугие и чувствительные, каждое касание с ее всхлипом. Стонет мне в рот, а я понимаю, что еще один стон, и я сам кончу в штаны, представляя, как бы она стонала, когда брал бы ее.