– Ну, до этого надо еще додуматься, успеть сообразить.

– Я не думал и не соображал. Пока бы я размышлял, что мне делать, наверняка меня двадцать раз раздавило бы в лепешку. Я действовал автоматически, как робот.

– В общем-то, у вас все в порядке. Но полежать еще недельки две придется.

– Скажите, Павел Николаевич, на улице холодно?

– Да, настоящая зима. Градусов девять. Морозец, снежок идет. – .

– Я люблю, когда идет снег.

– Я тоже люблю, – признался хирург. – Хотя Новый год я не люблю с детства.

– Почему, доктор? – удивился Глеб.

– Я не люблю запах хвои. Он вызывает у меня очень неприятные ассоциации.

– Понимаю вас, – сказал Глеб, сжимая и разжимая пальцы рук.

– Я смотрю, вы уже гимнастикой занялись?

– Надо, доктор, надо.

– Ну что ж, продолжайте в том же духе. Но смотрите, не переусердствуйте, будьте осторожны. У вас слишком много повреждений, так что поаккуратнее.

– Да-да, доктор, я понял.

– Ну, если вам все понятно, то до встречи. Вечером обязательно зайду.

– Буду рад вас видеть.

– Да, кстати, совсем забыл. Полковник Поливанов передал вам магнитолу и диски. Я сейчас попрошу, чтобы принесли.

– Магнитолу и диски? – изумленно посмотрел на хирурга Глеб.

– Да, какие-то диски. Я глянул, там сплошная классика – Верди, Моцарт, Россини, Пуччини. Наверное, вам нравится?

– Да, я люблю классическую музыку.

– А вот я к ней абсолютно равнодушен. Она меня почему-то не трогает.

– Кому что, доктор.

– В общем, я сейчас скажу, чтобы принесли.

Глеб прикрыл глаза в предвкушении удовольствия.

Он даже забыл о боли, которая буквально наполняла его тело, разрывая на части. От морфия Глеб отказался, он решил привыкать к боли, решил научиться ее переносить, вернее, приучить себя к ней. Ведь доктор сказал, что ему еще как минимум месяца четыре или пять придется жить с болевыми ощущениями.

«Ну, скорее же несите магнитолу!»

Глеб открыл глаза и принялся следить за плавным кружением снежинок, за их обязательным падением.

– Идут белые снеги, – шептал Глеб, – как по ниткам скользя. Жить да жить бы на свете, да, наверно, нельзя…

«А Поливанов молодец. И самое главное – что я не просил его об этом, он сам догадался. С музыкой я скорее встану на ноги, в пять раз скорее. И не буду лежать две-три недели, уже через семь-восемь дней я начну ходить. Ходить! – четко повторил себе Глеб. – Ты должен ходить! А если должен, то встанешь».

Когда молоденькая медсестра покинула палату, оставив на тумбочке рядом с кроватью японскую магнитолу и стопку компакт-дисков, двое мужчин, дежуривших у дверей, переглянулись. А еще через минуту из-за двери послышалась музыка.

Глеб смотрел на падающий снег и слушал Верди.

И ему казалось, что он видит голубое небо, по которому быстро-быстро мчатся легкие, белые, похожие на хлопья пены, облака.

«Мне становится лучше», – говорил себе Глеб Сиверов.

На генерала Потапчука было оказано сильнейшее давление, и пришлось отстранить полковника Поливанова от дела, связанного с подпольным производством наркотиков. Сейчас полковнику Поливанову было поручено заниматься солнцевской группировкой, и он, в душе проклиная своего шефа и всех тех, кто над ним, обложился папками с уголовными делами на преступных авторитетов, которые, по его версии, руководили солнцевской группировкой и контролировали ее.