— Пала, пала с небеси звезда…

      Помянули погребенных житом да квасом, что нашелся в амбаре, помолились богам — каждый своим — да в путь. Вновь съехали на Пашу-реку, снег шел, падал мягко, застилая колею, будто леший ступал лапами. Жердяй все оборачивался — тягостно было на душе, погано… Да и не у него одного.

      Хрустел под копытами снег, поскрипывали полозья, едущие впереди воины внимательно осматривали путь — белую ленту реки обступал, словно сдавливал, лес, подходя иногда настолько близко, что казалось: вот-вот и исчезнет река, скроется из виду дорога, поглощенная корявыми тяжелыми ветками.

      После полудня заметили прорубь. Две женщины в овчинных полушубках и глухо повязанных платках полоскали белье. Лиц их не было видно, красные от холодной воды руки напоминали гусиные лапы. Услыхав лошадиное ржание, обе тревожно подняли головы — старуха и молодица — заоглядывались на берег — не кликнуть ли мужиков? Молодица прищурила глаза, всмотрелась… Выплеснувшийся из-за облака луч солнца вспыхнул на шлемах воинов, заиграл на наконечниках копий, на круглых умбонах щитов… Женщины облегченно вздохнули. Свои! Кому ж тут еще оружному взяться, как не ладожскому наместнику, князю Хельгу-Олегу?

      Бросив белье, обе поклонились:

      — Здрав будь, князь-батюшка!

      Поклонился и ярл — знал, не рабыни то, свободные жены:

      — И вас пусть берегут боги. Келагаст-людин здрав ли?

      — Здрав, хвала берегиням. На охоту ушел, вас-то к обеду еще ждали.

      — Задержались, — коротко ответил ярл, поворачивая коня к пологому берегу.

      Келагастова усадьба была погостом — местом, куда свозилась дань с ближайших хуторов, к моменту появления Хельги с дружиной все было уже приготовлено, ждало в амбарах, только вот ярл решил тогда все на обратном пути забрать, чтоб не тащить лишний груз в пашозерскую сторону, теперь вот — забирал. Усадьба Келагаста — просторная, в полдесятка изб и амбаров — располагалась на пологом холме средь высоких, рвущихся к небу сосен. За частоколом — частью старым, а частью уже и новым, из смолистых бревен — побрехивали собаки, в распахнутые ворота, навстречу показавшемуся из-за ольховых зарослей обозу, с радостным гомоном бежали дети, смешно переваливаясь в сугробах. Еще бы им не радоваться! Люди, кони, оружие — этакое-то развлечение! Взрослые стояли молча, сурово. Смотрели выжидательно, теребя в руках снятые шапки, — княжий наместник за данью впервые — как-то все будет?

      Въехав за частокол, дружина спешилась. Серебром блеснули на солнце кольчуги, загорелись щиты — алым и густо-синим, заиграли золотым шитьем плащи. Кони — ах, какие кони, какие красавцы, вороные, каурые, белые, словно первый выпавший снег, — нетерпеливо перебирали ногами. Позвякивала сбруя, украшенная у кого тщательно начищенной, пылавшей в солнечных лучах медью, а у кого и серебром-златом, разноцветные чепраки соперничали по красоте с плащами всадников. Разглядев дружину, тут уж и не только ребятня удивленно пооткрывала рты. Не показывая вида, Хельги-ярл был очень доволен произведенным впечатлением. Он давно уже — с тех пор как били в голове барабаны и чужая душа сливалась в одно целое с его разумом — научился перенимать многое у других, независимо от звания, и не стеснялся этого делать.