Предостерегающе подняв руку, ярл внимательно осмотрел погост. Избы, амбары — их опять почему-то не подожгли. Почему? Везде валяются трупы… трупы… А прямо на пути — нет ни одного, словно нарочно убрали. Словно нарочно…

      Хельги оглянулся, поискал глазами верного Снорри, шепнул что-то. Тот понимающе кивнул — объяснять долго не надо было — послал пару воинов. Спешившись, те осторожно потыкали копьями путь… Одно из копий вдруг полностью провалилось в снег. Ловушка! Ярл усмехнулся — не зря он верил в предчувствия, и, выходит, не зря кое-кто из дружины прозывал его Вещим. Накрытая звериной сетью, прямо перед воротами зияла утыканная острыми кольями яма, слегка припорошенная снегом. Да… Неплохо задумано. Для тех, кто не знает весь. Это племя частенько устраивало подобное, и яму здесь нападавшие не копали — она уже была, только накрытая толстыми досками. Осталось только их выбросить. Кстати, куда? Доски вскоре отыскались за одним из амбаров.

      На погосте и в самом деле в живых не осталось никого. В разграбленных избах и даже в амбарах повсюду валялись трупы. И у многих на спине — кровавый орел! След от волокуши тянулся от ворот к капищу, и теперь уже видно было, что не простой это след, а окрашенный свернувшейся кровью. Кровавый. Кровавый след… Но — чей?

    

    

      

        Глава 3

        ОГНИЩАНИН

        Март-апрель 865 г. Ладога.

      

      

        Еще же паки похотеваем и на блудное смешение,

        И на конечное душевное и телесное погубление.

        Како убо не убоимся лютаго онаго гееннскаго пламени?

        Антоний Подольский. Послание к некоему

      

      

      Мрачный, сидел в корчме Конхобар Ирландец. Да с чего веселиться-то? Правда, и грустить пока не с чего. Пахло весной — талой водой, тяжелым снегом, навозом — свисали уже с крыш сосульки, длинные, почти до самых сугробов, съежившихся от страха перед ярким весенним солнышком, ноздреватых, угрюмых, почерневших. Все чаще приносил ветер сырую хмарь, все реже становились ночные заморозки, и скоро — да, вот уже и скоро — должен был возвратиться с полюдья Хельги с дружиной. Скучно было Ирландцу, живой язвительный ум его, словно заржавевший механизм, стоял без дела, да и какие тут были зимой дела? Жизнь катила себе неспешно, без особых волнений, утро — день — вечер, утро — день — вечер — короткими были дни, солнце всходило поздно, опять же, темнело рано, так что казалось, не успеешь проснуться — а уже и опять пора почивать. Скучно. Никаких происшествий в городе не случалось, так, мелочь всякая — кто-то кого-то обозвал, кто-то с кем-то подрался, чаще всего именно в этой корчме… Обрыдло! Ни купцов, ни кого захожего — зима, не сезон — скорей бы уж возвратился ярл. Весна придет, понаедут купцы, смерды-людишки выберутся из своих лесов на торжище — дрязги пойдут всякие, непонятки-разборки: этому не доплатили, тому худой товар продали, третьего вообще, в зернь обыграв, раздели донага. И все за правдой — к Хельги. А тот на кого все спихнет, кроме особых случаев? Уж ясно, что не на Снорри или Никифора. Никифор за эту зиму словно бы совсем чужим стал, в гости заходил редко, все молился своему распятому богу, интересно, о чем только? Поклонники распятого называли себя христианами, полно их было в Ирландии, были и тут; правда, здешние почему-то больше почитали патриарха из Миклагарда-Константинополя, нежели Римского Папу, как Никифор и все ирландские монахи.