Позже время стало ассоциироваться на Западе с понятием конца.

Но время, осмыслением которого занят этот огромный мир — несоизмеримый с отдельным человеком, — это время гораздо динамичнее и стремительнее вблизи точки начала отсчета. Это исходный пункт. Это весна в царстве зимы. Это зарождение, затем появление на свет в новом мире, который обжигает, как зимняя стужа, и держит в своей пасти мертвой хваткой. Такое время и в самой жизни ищет смерть. В самом primum tempus весны кроется начало, сулящее нам конец, пугающее нас концом, толкающее порой стремиться к концу, дабы скорее покончить с жизнью.

Мы с трудом заставляем себя обратить взгляд на лицо того, кому больше не суждено встать. Эти широко раскрытые глаза уже не смотрят на нас. Эти уста уже никогда не ответят. Смерть — конец движения, конец проявлений чувств, конец речи, конец взгляда.

Меркнет свет нежности.

Это окончательный уход без надежды на возвращение, как нет ее при рождении, при первом крике младенца.

Окончательный уход, подобный наслаждению с его странным тоскливым стоном.

Смерть других включает механизм нашего рождения, следующего за внезапной судорогой тела, в котором мы обитали.

И вот уже в другой раз — который не уступает любому «прошлому разу», — наше тело вынуждено признать существование предыдущего тела, ставшего для нас чужим.

Смерть подобна речи. Смерть — это машина, стирающая из памяти людской обстоятельства появления на свет. Смерть, как и язык, приносит с собою невидимое. Более того, смерть несет в себе непредсказуемость. Nescitis diem neque horam (нам неведом ни день, ни час). Понятие смерти и есть время в идеальном его выражении. Человек по своей сокровенной сути — всего лишь время, отвечающее на зов языка.

Свадебное торжество состоялось, поскольку наши тела появились на свет божий. Двери спальни затворены. Он сказал:

— Nescio vos (Я вас не знаю).

Он сказал:

Vigilitate itaque qui nescitis diem, neque horam. (Будьте всегда готовы, ибо никогда не узнаете ни дня, ни часа).

Будьте готовы, ибо сам вопрос, возможно, не рождается в нас от смерти, угрожающей нашему телу и дням нашей жизни.

Первое «почему» (cur) рождается от неизвестности, лишенной образа, который питает душу.

Диахрония с самого начала вменяет нам в обязанность это правило игры — подчинение неизвестности, лишенной образа.

Произойдет ли это зимой? Или летом?

Произойдет ли это в городе? Или в деревне? В лесу? На берегу реки?

Произойдет это в разгар дня? На улице? Среди шоссе или на тротуаре? На виду у всех? Или это случится с наступлением темноты? В теплой постели? Вдали от чужих глаз?

Произойдет ли это в страданиях? В болезни? Или от несчастного случая? Или от старости? А может, во сне? Или в экстазе любовного желания?

Глава XLIII

Свечи Сретенья

На Сретенье люди получают благословение священника на «свечной» мессе. Потом эти освященные свечи зажигают всякий раз, как над домом бушует гроза. И те же свечи ставят у изголовья умирающих. Когда время разрывается, нам нужны помощники времени.

Глава XLIV

Предпоследнее слово Цезаря

Накануне своего убийства Цезарь ужинал у Марка Лепида, и гости завели разговор о самом желанном виде смерти.

Оторвавшись от еды и подняв голову, Цезарь молвил:

— Repentinum et inopinatum (мгновенная и совершенно неожиданная).

Император Марк Аврелий думает иначе, нежели диктатор Цезарь. Марк Аврелий написал по-гречески в своих мемуарах под заглавием «К самому себе»: «Смерть подобна тому, как прорезаются зубы, как отрастает борода, как извергается сперма.