— Так кто это — всеблагие?

— Да говнюки эти, молельщики.

— А ты кто?

Девчонка криво ухмыляется:

— Я — парное мясо.

— А подружка твоя?

— Гонишь, папик. Какая она мне подружка! Она — старое мясо.

— То есть? И давай по-людски говори.

— Маста меня привел. Сказал — кто лучше ублажит, тот живет. Я ублажила лучше. Так что сегодня ее — в кормушку. У нее вроде крыша поехала, пока ожидала.

— А на цепи кто?

— Я откуда знаю? Наверно, предыдущая.

— А Маста — это кто?

— Хозяин наш местный. Крутяка тут строил, прыщ сифозный!

— Вафлистка дешевая! — доносится голос вивисектора. Видно, скотч отлепился.

Девчонка в ответ выдает тираду, скорее подходящую заскорузлому портовому грузчику. Меня особенно удивляет, что ее, по-видимому, искренне оскорбил только эпитет «дешевая»!

— Эй, девочка, ты все-таки со взрослыми говоришь, язычок-то придержи, а?

«Красотка» отлипает от Николаича, меряет глазами сказавшего это Серегу и невинным голоском отвечает:

— Я, дяденька, два года в элитном эскорте работаю. Так что кто взрослый тут — вопрос большой. А этому козлу можно слегонца в кису насыпать? Я быро!

— Насчет Масты, как ты его величаешь, планы другие. А элитный эскорт, это ты имеешь в виду…

— Ага. Именно это.

И девчонка, по своей фигуре скорее похожая на лягушонка, принимает вызывающую позу, которая, может, и сработала бы как надо, будь она взрослой, но тут вызывает скорее желание накинуть на эту нелепицу худенькую какое-нибудь покрывало потеплее.

— Ладно, давай собирайся, у нас тут дело есть.

— Так мне собираться-то нечего — вон кроме этих тряпок, что на мне, тут нечего надеть. Есть вон ящик — так там тоже дылды и такие же с секс-шопа прибамбасы.

— А можешь нормально-то говорить?

— И по-английски, и немного по-японски.

— Коннети-ва! — не выдерживает Ильяс.

— Ага. Охренеть. Если кто хочет — обслужу бесплатно! Вы мне нравитесь.

Николаич наконец очухался.

— Получается так, девочка, что вот повзрослеешь, отрастишь себе, что женщине положено, — тогда и будем об этом говорить. А сейчас — не мешай. Сережа! Притащи что из одежки и обувки, да и давай девчонок на эвакуацию. Тут им делать нечего.

— А я хочу с вами остаться!

— Мы сейчас будем этого гуся потрошить. А ты нам будешь мешать.

— Я тут насмотрелась уже. А потрошить — так я помогу, а?

— Получается, что нет. И взять тебя с собой не можем — у нас сегодня еще рейд со стрельбой. Давай, Серега, действуй.

Пока они препираются, осматриваю сидящую в углу девчонку. Вроде цела — следов побоев, синяков разной свежести, мелких ожогов, вероятно от сигарет, и неглубоких порезов много, но так вроде в порядке. Только она в ступоре. В глубоком. Ну да таких сегодня будет много — когда начнут людей из цехов выпускать.

Смущает меня то, что дефибриллятором я пользовался мало. И давно. И практически все забыл. Опять же как-то этого мерзавца надо доводить до клинической смерти — это тоже мне проблема.

Потом надо его несколько раз реанимнуть, ампутировать руки — и чтоб жив еще был. Ну, ампутировать-то это я могу — на оперативке давным-давно насобачился. Тогда мы поспорили со студентами из параллельной группы — правда, в мифе про французскую хирургию или нет, вот я и подготовился. До уровня Ларрея, правда, не дошел, конечно, тот, говорят, умел ампутацию сделать быстрее, чем его коллега успевал очки надеть, но, в общем — и я насобачился.