— Давайте не будем больше об этом говорить, — Лаки был недоволен, как всегда, когда сталкивался с тем, что его хорошо знают. Сначала Майндс, теперь Гардома.

— Но если вы — тот Старр, то вы здесь, я полагаю, для того, чтобы прекратить так называемые неполадки.

Лаки притворился, что не расслышал:

— Когда я смогу поговорить со Скоттом Майндсом, доктор?

— Он будет спать не меньше двенадцати часов.

— И после этого он будет в норме?

— Я в этом уверен.

Новый гортанный баритон вмешался в их разговор:

— Вы в самом деле уверены в этом, Гардома? Может быть, вы просто считаете, что наш мальчик Майндс всегда в норме?

Доктор Гардома вздрогнул при звуке этого голоса и даже не потрудился скрыть откровенную неприязнь.

— Что вы здесь делаете, Уртейл?

— Смотрю во все глаза и слушаю во все уши, хотя, подозреваю, вы бы предпочли, чтобы я этого не делал, — сказал вновь прибывший.

И Лаки, и Бигмэн с любопытством рассматривали его. Это был крупный мужчина: не высокий, но широкий в плечах и с развитыми мускулами. Щеки у него были синие от щетины, а крайняя его самоуверенность производила довольно неприятное впечатление.

— Мне безразлично, что вы там делаете своими глазами и ушами, но будьте любезны, не делайте этого в моем кабинете, — парировал Гардома.

— Почему в вашем кабинете нельзя этого делать? — поинтересовался Уртейл. — Вы врач. Сюда имеют право входить больные. Может быть, я болен.

— На что вы жалуетесь?

— Как насчет этих двоих? На что они жалуются? Я полагаю, в одном случае на гормональную недостаточность, — говоря это, он лениво скользнул взглядом по Бигмэну Джонсу.

Последовала пауза. Бигмэн побледнел, как смерть, затем будто вырос. Он медленно встал с места, глаза его широко раскрылись и извергали молнии. Губы двигались, словно пытаясь выговорить «гормональная недостаточность», словно он пытался убедить себя, что он действительно слышал эти слова, что ему не почудилось.

Затем со скоростью нападающей кобры Бигмэн, ростом всего в пять футов два дюйма, со всей силой своих железных мускулов бросился на широкую ухмыляющуюся фигуру.

Но Лаки двигался быстрее. Он схватил Бигмэна за плечи:

— Потише, Бигмэн.

Маленький марсианин отчаянно сопротивлялся.

— Ты же слышал его, Лаки. Ты слышал.

— Не сейчас, Бигмэн.

Уртейл рассмеялся резким лающим смехом.

— Отпусти его, дружище. Я размажу малютку по полу одним пальцем.

Бигмэн выл и извивался в руках Лаки.

— Я больше ничего не буду говорить, Уртейл, иначе вы можете попасть в такую переделку, из которой вас не вызволит даже ваш друг сенатор, — заметил Лаки.

Когда он это говорил, его карие глаза стали ледяными, и в голосе зазвучала сталь.

На мгновенье Уртейл встретился взглядом с Лаки, затем отвел глаза. Он что-то пробурчал насчет шуток; хриплое дыхание Бигмэна несколько успокоилось, и, когда Лаки медленно разжал руки, марсианин сел на место, все еще дрожа от едва выносимой ярости.

Доктор Гардома, напряженно следивший за этой сценой, спросил:

— Вы знаете Уртейла, мистер Старр?

— Слыхал о нем. Это Джонатан Уртейл, разъездной следователь сенатора Свенсона.

— Что ж, можно его и так назвать, — пробормотал врач.

— Я о вас тоже знаю, Дэвид Старр, или Лаки Старр, или как там вы себя называете, — сказал Уртейл. — Вы разъездной чудо-ребенок Совета Науки.