Когда Ланарка уводили, он поймал себя на том, что во весь рот зевает. От чужих рук на плечах ему, на удивление, сделалось уютно. Его ведь далеко не в первый раз толкают вперед сильные люди, убежденные в его порочности? Ощущение это походило не столько на сон, сколько на детство.

Его отвели в узкую тесную комнатку, где вдоль стен стояли как будто койки, на которых громоздились сложенные одеяла. Он тут же забрался на самую лучшую и улегся, но полицейские засмеялись: «Нет, нет, Джимми!»

Ланарк спустился на пол, ему сунули в руки два одеяла и повели его в соседнюю комнату. Дверь за ним захлопнули и заперли. Закутавшись в одеяла, он прилег на помост в углу и заснул.

Теперь он не спал и был бесконечно несчастен. Он вскочил на ноги и заходил кругами по полу, выкрикивая:

— О! Какой же я был дрянью, идиотом, сволочью, идиотом, дебилом дебилом дебилом дебилом — идиотом из идиотов! И как раз тогда, когда вообразил себя значительным человеком — особым, блестящим, не чета другим! Как это случилось? Я собирался найти Уилкинса и поговорить с ним как разумные люди, но женщины стали добиваться, чтобы я почувствовал себя известным человеком. Они хотели меня погубить? Нет-нет, обращаясь со мной как с шишкой, они и сами чувствовали себя нерядовыми людьми, но все это время прошло без всякой пользы. Я напился, да, накачался «Белыми радугами», но в первую очередь был опьянен тщеславием; нет большего идиотизма, чем вообразить себя важной персоной. Собеседники пытались что-то до меня донести, но я все пропускал мимо ушей. На что намекал Кодак? Важное ископаемое сырье, специальные доклады, власти ни о чем не знают — похоже на гнусную аферу, но нужно было внимательно послушать. И… Катализатор… почему я не спросил ее имя? Хотела меня предостеречь, а я решил, что она меня домогается. Да уж! Алчность и кретинизм. Забыть доклады! Потерять доклады, не успев их даже прочитать, позволить себя соблазнить кому-то, кого я даже не запомнил (правда, это было чудесно). И как получилось, что я ковырялся в той речушке вместе с Сэнди? Что это было, как не бесполезный кусочек счастья, данный, чтобы я сильнее ощутил свое падение? (Правда, это было замечательно.) Ох, Сэнди, что за папаша тебе достался? Бросил тебя на произвол судьбы и заделался, курам на смех, вонючим похотливым козлом!

Он замолк и уставился на нечто, чего прежде не замечал: рядом с помостом стояли три кружки холодного чая и три картонные тарелки с булочками, внутри которых виднелись холодные жареные сосиски. Ланарк схватил булочки и, умываясь слезами, проглотил их.

— Три кружки, три тарелки, три раза приносили еду; я проторчал здесь весь день, первый день ассамблеи прошел без меня… Когда меня выпустят? Меня прельстила фальшивая любовь, потому что я никогда не знал настоящей, даже с Римой. Почему? Я был ей верен не потому, что любил, а потому, что хотел любви; она права, что бросила меня, и заперли меня здесь правильно, я еще не такого заслуживаю… Но кто будет защищать интересы Унтанка?.. Кто поднимет голос против подержанного второразрядного творца, который считает, что для человечества нет лучшего финала, чем убогое, дурацкое бедствие? О, пусть бы земля разверзлась у меня под ногами!..

Заметив, что, бичуя себя, испытывает удовольствие, он вскочил на ноги и крепко приложился головой к двери, но повторять это не стал: слишком было больно. Потом он обратил внимание на то, что кто-то еще кричит и колотится в дверь. На уровне глаз в двери имелась прорезь, похожая на щель для писем. Выглянув, он увидел напротив другую дверь, тоже с прорезью. Оттуда донесся голос:

— Джимми, у тебя есть сигареты?

— Я не курю. Не знаете ли, который час?

— Меня сюда привели в два часа ночи, но это было уже давно. За что тебя замели?

— Писал с моста.

— Полиция, — горько заметил собеседник, — это куча ублюдков.