|
Желая облегчить мне бремя учебы, отец брал меня на велосипедные прогулки и в горы, но я не любил таскаться за ним хвостом и предпочитал бежать в мир комиксов, фильмов и книг — книг прежде всего. В Риддри была хорошая библиотека. Меня тянуло ко всякой эскапистской дряни, но, когда она была исчерпана, ничего не оставалось, как взяться за хорошую литературу: мифы и легенды, путешествия, биографии, историю. Хорошо укомплектованная публичная библиотека представлялась мне верхом демократического социализма. Наличие ее в таком затхлом месте, как Риддри, доказывало, что мир в основном неплохо организован. Понимаю, что завел речь о моей жизни с одиннадцати лет и далее, после Второй мировой войны. В военные годы, с эвакуацией в 1939-м на ферму в Очтерардер (впечатления от этого использованы мною в «Прологе оракула»), в шахтерский городок Стоунхаус в Ланаркшире (материал использован в моем втором романе, «1982, Жанин») и в Уэзерби в Йоркшире, жизнь моя не была подчинена целиком и полностью шотландской системе образования, всецело поддерживаемой моими родителями, а стало быть, я вовсе не страдал от скуки.
ВОПРОС. Когда вы обнаружили в себе художественные наклонности?
ОТВЕТ. Об этом я не думал. Как все дети, получившие в руки карандаши, я начал рисовать, и никто не велел мне бросить это занятие. В школе меня даже поощряли. И мои родители (как многие родители в те дни) ожидали, что их отпрыск усвоит какой-нибудь светский талант: будет на домашних сборищах петь или декламировать стихи. Я декламировал никуда не годные вирши А. А. Милна. Обнаружилось, что я и сам могу писать стихи не хуже, а даже лучше — ведь они были мои. Мой отец печатал на машинке и мои стихи, и незрелые рассказики, которые я посылал в журналы для детей и на радиоконкурсы. В одиннадцать лет я выступил на детском часе шотландской Би-би-си с четырехминутным чтением собственных сочинений. Но то, что я когда-нибудь напишу историю, которую напечатают в книге, пришло мне в голову раньше: лет в восемь или девять. Это наполнило меня опьяняющим, радостным ощущением силы.
ВОПРОС. Что вы рисовали в детстве?
ОТВЕТ. Космические корабли, монстров, карты воображаемых планет и царств, антураж романтических и военных приключений, о которых рассказывал сестре, когда мы вместе шли в школу. В критическом возрасте между семью и одиннадцатью годами у меня еще не было других слушателей, на которых я мог бы по-настоящему рассчитывать. Если вы читали «Ланарк», то заметите, конечно, как связана книга 1 — начальная половина раздела, посвященного Toy, — с моим собственным детством. Но там не показано, как помогали и сочувствовали мне мама, папа и сестра. Я принимал это как само собой разумеющееся — следуя их примеру. Когда же я использовал свои детские воспоминания в этой книге, из памяти выплыли только ссоры: они выглядели ярче, чем само собой разумеющаяся поддержка родных.
ВОПРОС. Когда и почему вам захотелось написать историю своей жизни?
ОТВЕТ. Разве не каждый из нас мечтает стать героем или героиней? Уверен, это приходит в голову всем детям — вероятно, когда они выходят из пеленок и обнаруживают, что единственная власть над миром, которой они располагают, — это власть воображения. Книги содержали в себе миры, которыми я мог, грезя наяву, владеть и управлять. В книжном шкафу в родительской спальне на средней полке стояли полные собрания пьес Бернарда Шоу и Генрика Ибсена, рядом с «Французской революцией» Карлейля, эссе Маколея, «Историей рабочего класса Шотландии» и «Нашими знатными родами» Тома Джонсона, томом Философской библиотеки под названием «Человечество выигрывает от неверия», антологией атеистических выдержек «Поднимите головы», большим сине-серым томом с золотым тиснением на корешке: «Чудо жизни». |
