Ване предстояло выбирать из Пети и своего тёзки — пухленького и малоподвижного мальчугана, который страшно доставал всех своим занудством. Ларин потупил глаза. Уже одно такое соседство было для него оскорбительным.

— Так, толстый, давай рули к нам, — сказал Ваня. — Стань у ворот и никуда не отходи. Будешь тушей давить.

Ларин готов был разрыдаться.

— Ну, мальчики, разобрались? — спросил физрук. — Всё, поехали!

Вскоре раздался свисток, и футбольное поле загудело. На Петю больше никто не обращал внимания.

Делать было нечего, и он побрёл себе куда глаза глядят. Оставалось только убить время до обеда.

Маленькая площадь перед столовой и актовым залом была пуста. Там царила полная тишина, нарушаемая лишь гудением нескольких пчёлок, которые крутились над цветами на клумбе.

Ларин примостился на скамейку. Настроение у него было хуже некуда. Обидно до слёз, когда тебя так несправедливо пробрасывают.

Вокруг не происходило ничего интересного. Ларин, чтоб хоть чуть-чуть развлечься, решил немного нарушить правила. Петя имел способность видеть, что делается за стеной, и ради прикола ему захотелось узнать, чем занимается директорша лагеря, дородная бабёнка с крашеными волосами, которая внушала страх и детям и вожатым. Но Лидия Семеновна в это время делала маникюр, в упор разглядывая свои пальцы. Наблюдать за этим было скучно, тем более что Ларин смотрел сквозь стену и сильно от этого уставал.

В столовке тоже всё было как обычно. Повара трудились над очередной отравой, которую сегодня дадут на обед. Солнце пекло вовсю, и Петя сам не заметил, как задремал.

Ему снился странный сон.

Мама берёт его за руку, и они выходят из квартиры. Сначала их путь лежит через знакомые Пете улицы — до станции метро, потом на другую линию, потом до Чайковского… Но потом места становятся совсем незнакомые — Ларину никогда не приходилось видеть, чтобы в Питере прямо на улицах росли пальмы.

Да и люди, которые встречались на этих узких мощёных улочках, тоже были необычные. У одного вон какая-то шапка треугольная на голове, у второго на ногах прикольные бермуды, а под ними видны чулки, у третьего…

М-да, это уж слишком! Петя сразу заметил, что в ушах у здоровенного мужика, обросшего неопрятной рыжей щетиной, что-то торчит, но когда он увидел, что же это было… Вместо серёг у толстяка на мочках ушей были глаза — самые настоящие глаза, только размером поменьше обычных.

Тем временем они вышли за город. Теперь им приходилось идти не по тротуару, а по узкой разбитой дороге, которая в один прекрасный миг превратилась в грязную просёлочную. Смеркалось, и поэтому становилось страшновато.

— Интересно, что это, — Петя заметил, что на обочине лежит какой-то серый шарик.

— Ой, смотри, это ёжик! — воскликнул он, подойдя поближе.

Петя хотел склониться над ним, чтобы рассмотреть повнимательнее, но мама мягко потянула его за руку:

— Пойдём скорее, нам надо успеть. К тому же, он неживой.

О том, куда им надо было успеть, Петя и не спрашивал. Тем временем уже совсем стемнело.

И вдруг Петька стал узнавать места. Каким-то странным образом они с мамой очутились возле лачуги Михалыча. А на улице был уже не поздний вечер, а жаркий солнечный день — такой же, как тогда, когда Петю отправили туда на «гауптвахту».

Михалыч был в своём репертуаре. Когда мама открыла дверь, он еле держался на ногах.

Но, увидев, кто пожаловал к нему в гости, кочегар в мгновение ока переменился. Пьяная улыбка идиота вмиг сошла с его лица, и теперь на нём отчётливо прочитывался явный испуг.

— Г-госпожа… — только и промямлил Михалыч.