И еще раз задалась вопросом — почему это вся эта толпа тут поэтически бездельничает, когда весь народ в поле?!

Она пошла в деканат. Там ее выслушали. Поблагодарили за сигнал. Обещали разобраться. Она сказала, что проверит, каковы будут результаты разбирательства.

Вторая встреча с «прорабом» произошла непреднамеренно и внезапно, и что любопытно на том же самом месте, где у Ларисы в свое время состоялось историческое объяснение с Женей. Она стояла на остановке, поджидая автобус, когда вдруг услышала сзади стук яростно закрываемой двери, и звуки неприятного нервного голоса, что были волнующе знакомы. Обернулась. Он, то есть «прораб», шел «сквозь ветер мира», пытаясь намотать ша бледную, беззащитную шею развевающийся шарф, и размахивая как огромной ладонью канцелярской папкой. Он только что покинул голубенький домик–музей пани Ожешко, где по совместительству располагалось правление Гродненской писательской организации. Судя по всему, его там поняли не чуть не больше, чем на недавнем семинаре и он был очень возбужден по этому поводу.

— Здравствуйте. — Кинулась к нему Лариса.

Он посмотрел на нее взбешенным и одновременно несчастным взором. Но она была в себе уверена, в этом новом сером пальто и итальянских сапожках, она не могла слишком долго оставаться неуместным объектом в восприятии даже очень раздраженного мужчины. Она чувствовала в себе способность немедленно начать приносить психологическую пользу, какого бы размера не была душевная рана полученная сейчас этим человеком.

Поэт остановился.

Лариса улыбнулась.

Он сказал.

— И что с того, что он ходил через государственную границу, в Белосток, чтобы добыть документы в контрразведке, что он не предатель. Пусть он герой, но уже давно не война!

— Конечно. — Сказала Лариса.

Ей понравилось, что голос у проклятого поэта немного изменился. Он приобрел трагическую и хрипловатость, отчего в нем прибавилось и мужественности, но усилилось и опасение, что прервется навсегда. А с этим голосом, погибнет, возможно, и сам человек.

— Ты кто?

Трудно найти подходящий и короткий ответ на этот вопрос.

— Я слышала ваши стихи.

Он, наконец, укротил свой развевающийся, как свободная мысль, шарф.

— А-а, ну пошли.

Вокзальный ресторан, абсолютно пустой в этот час. Фикусы в кадках, зевающие официантки в наколках. В углу небольшая барная стойка. Поварихи гремят противнями где–то на кухне. Ларисе понравилось, что поэт не стал пить водку как сослуживцы отца, или того хуже — крепленое вино, которое предпочитали ее однокурсники. Пятьдесят граммов коньяка и конфетку. Девушке — сок.

— Абсента у вас нет? — Спросил он у бармена.

Тот с достоинством улыбнулся и поправил бабочку.

— Прошу прощения, вы меня уже спрашивали. Вчера.

Выпил полрюмки и откусил четверть конфетки, из чего Лариса сделала вывод, что рюмка будет не одна. Видимо велико огорчение этого поэтического сердца.

— Так ты кто? Ах, да. А кто я — знаешь?

Лариса замялась. Ей было, что ответить на этот вопрос, но она понимала, что если она все назовет своими именами — вы гонимый, непонятый, ни на кого не похожий человек — она как бы сразу сдастся в плен ему, выложит весь свой запас и ресурс. Ведь неизвестно, пришло ли уже время для таких откровений, и чем это может быть для нее обернутся.

Прораб спросил вторую рюмку и выпил ее, внимательно глядя на свою неожиданную знакомую. У него был странный взгляд. Белизна вокруг глаз придавала его взгляду и чуть–чуть нездоровый, и вместе с тем, породистый характер. Лариса опять подумала, что он долго носил черные очки во время солнечной погоды, и вспомнила о своем синяке, и о своих черных очках.