Саманта все еще не произнесла ни слова. Он гладил ей спину и все так же крепко прижимал ее к себе. И она вдруг подумала о том, о чем старалась никогда не думать: что после смерти матери никто ее не держал на руках. Отец тогда три года безвылазно провел в затемненной комнате. Чаще всего он не затруднял себя даже тем, чтобы побриться или переодеть пижаму, а ел ровно столько, чтобы не умереть с голоду. Саманта тогда делала все, чтобы как-то поддержать его, но самым главным для нее было не показать отцу собственные страдания. Она не могла допустить, чтобы он увидел ее печаль, увидел, как она одинока, как ей не хватает его, как она скучает по маме…

— Желтый, — наконец прошептала Саманта. — Мама любила желтый цвет.

Проходили часы, а Майк все сидел, обняв Саманту, и слушал, как она рассказывает ему о своей матери, о том, что мать значила для нее. Вспоминая слова Саманты о том, что она и ее отец после смерти Эллисон Эллиот стали похожи на часы, у которых кончился завод, он почувствовал в ее рассказе какие-то новые нотки: она стала винить себя в смерти мамы. Он теперь понимал, что на уровне подсознания Саманта искренне считала, что вина за смерть мамы лежит на ней. Более того, она думала, что и отец винит ее в этом. Почему же еще Дейв ее изолировал, не хотел взглянуть на своего единственного ребенка, не общался с ней, не заботился?.. «Чертов эгоист!» — выругался про себя Майк. Он лишь лелеял собственную печаль и не задумывался о том, что переживает его дочь.

Майк вспомнил своего брата: Кейн безумно тосковал после смерти жены, он был совершенно выбит из колеи, но продолжал делать все, что в его силах, ради мальчиков, которые просыпались среди ночи, плакали и звали маму.

А Саманта не плакала, ни тогда, ни сейчас. Она была бледна, ее бил озноб, от слабости она даже не могла шевелить руками, но глаза ее были сухи. Возложив на себя запрет плакать, она так наказала себя за смерть матери и за страдания отца.

— А маленькая я была просто ужас какой-то! — говорила между тем Саманта. — Эгоистка, требовательная, и хотела, чтобы все всегда было по-моему. Один раз мама купила мне пару замечательных вельветовых ботиночек, а я была такая противная, что не хотела их даже примерить. Я хотела красные кожаные…

— И что сделала твоя мама?

— Она сказала, что не поедет обратно в такую даль, чтобы купить мне другие ботиночки. Сказала, что не собирается вырастить какую-то примадонну и что мне нужно брать, что дают.

— Ну и получила ты свои красные ботиночки? — мягко спросил Майк, которому вовсе не нравилась вся эта история. Это уже была третья история из серии, где она выступала в роли ребенка-дьявола, а не обычного немного избалованного дитяти.

— Да, конечно. На следующий день я сказала матери, какие замечательные у нее волосы и какие голубые глаза. И как я рада, что она не выглядит такой старой, как мамы моих подруг, которые все без исключения толстые и страшные. Она улыбнулась и спросила, что я имею в виду. Ну а я ответила, что все вспоминаю одно платье на витрине магазина «Стивард», которое бы так хорошо на ней сидело.

— И она тебя вновь отвезла в город?

— Она заявила, что такая тонкая лесть и такая выдумка ради того, чтобы добиться желаемого — достойны вознаграждения. Однако предупредила меня, что если в витрине магазина не окажется такого платья, то я пожалею о затеянном.

— Надеюсь, платье оказалось не выдумкой?

— Я прямо вспотела, пока мы ехали в город. Вдруг на витрине магазина окажутся лишь мужские вещи! Но «Стивард» не подвел меня. Мама купила платье, а я получила свои ботиночки. — Саманта немного помолчала. — Ее похоронили в этом платье…

Майк продолжал обнимать ее, гладить по голове, выслушивать одну историю за другой, но с каждым новым самообвинением Саманты он сжимал губы все жестче.