– Царь Рутулии вчера вечером стал было просить у меня твоей руки, Лавиния, но я остановил его, сказав, что ты еще не достигла того возраста, когда позволительно вести разговоры о женихах и замужестве. По-моему, он собирался со мною спорить, но я ему этого не позволил. И снова сказал: нет, моя дочь еще слишком молода.

Латин внимательно посмотрел на нас обеих, но я понятия не имела, что ему ответить, и вопросительно посмотрела на мать.

– Значит, ты никак его не обнадежил? – сказала Амата, спокойная и сдержанная, как и всегда в присутствии мужа.

– Я же не говорил ему, что она всегда будет слишком молода, – ответил отец в своей обычной мягкой, но суховатой манере.

– Царю Турну есть что предложить своей невесте, – заметила мать.

– Да, безусловно. Земли у них хорошие. Да и сам он, говорят, неплохой воин. Отца-то его я хорошо знаю: прекрасный был боец.

– Я уверена, что и Турн – воин доблестный.

– И богатый.

Мы продолжали мерить шагами галерею. Дождь стучал по плитам, которыми выложен был наш внутренний дворик, по листьям деревьев, и деревца вздрагивали и качались в такт падающим каплям. Под большим лавром было еще довольно сухо, и там, как всегда, сидела одна из служанок; она пряла шерсть и пела длинную прядильную песню.

– Значит, ты вполне можешь предпочесть этого Турна другим женихам, если он снова на следующий год сюда заявится? – спросил у матери отец.

– Да, вполне, – холодно ответила она. – Если он, конечно, захочет ждать следующего года.

– А ты, Лавиния?

– Не знаю, – пролепетала я.

Отец положил руку мне на плечо.

– Не тревожься, милая, – сказал он. – Времени, чтоб достойного жениха выбрать, у нас пока более чем достаточно.

– Но кто же будет ухаживать за очагом Весты… – спросила я, не в силах вымолвить «если я выйду замуж и уеду».

– А вот об этом надо подумать. Ты сама выбери кого-то из девушек и начни обучать ее всему необходимому.

– Я выбираю Маруну, – тут же сказала я.

– Она этруска?

– Наполовину. У нее мать – этруска. Твои воины взяли ее в плен во время одного из набегов на тот берег реки. А Маруна выросла у нас в доме. Она очень благочестива. – Под этим словом я подразумевала такие понятия, как ответственность, верность долгу и священный трепет перед высшими силами. Понимать благочестие именно так научил меня отец, он же разъяснил мне и весомость этого понятия.

– Хорошо. Бери ее с собой, когда прибираешь очаг Весты, разводишь в нем огонь и готовишь жертвенную пищу. Пусть понемногу учится всей этой премудрости.

Моей матери тут и сказать было нечего; именно царской дочери надлежит поддерживать огонь в очаге родного дома. Я знаю, как горько моим родителям каждый раз было видеть, как во время трапезы не их сын, а всего лишь юноша-слуга приносит жертву огню, горящему в очаге, и произносит слова благословения. А теперь забота и об очаге Весты, и о наших кладовых перейдет к одной из домашних рабынь, которая заместит меня на этом посту.

Отец слегка вздохнул, тая печаль; но его большая, теплая, тяжелая рука по-прежнему лежала у меня на плече. Мать с бесстрастным видом продолжала шагать чуть впереди нас. Дойдя до конца галереи и повернув назад, она сказала:

– А по-моему, лучше б нам не заставлять молодого царя Рутулии ждать слишком долго.

– Какой-то год, или два, или три, – пожал плечами Латин.

– Ах, даже так! – Она даже поморщилась от отвращения и нетерпеливо сдвинула брови. – Три года? Этот мужчина молод, Латин! У него в жилах горячая кровь!

– Тем больше причин, чтобы дать нашей девочке немного повзрослеть.