– Ну, в общем, – сказал призрак, – наверное, и ее я тоже выдумал. Но она мне очень нравилась.

– Выдумал?

– Я ведь поэт, Лавиния. – Слово «поэт» звучало хорошо, но он сразу понял, что я этого слова не знаю. – Пророк, – пояснил он. Это слово я, разумеется, знала: предсказатель будущего, провидец. Ну да, конечно, он ведь из этрусков! И вон сколько всего знает о том, чего еще не случилось. Но мне все же было неясно, какое все это имеет отношение к той женщине-воину, какие, по-моему, бывают только в сказках.

– А ты не мог бы в таком случае побольше рассказать мне о том чужеземце, который вскоре сюда прибудет? – попросила я.

Он задумался. Хотя беседовали мы чрезвычайно легко и открыто и, похоже, вполне доверяли друг другу, словно и я тоже стала такой же, как и он, тенью, бесплотной, безвредной, неуязвимой и бессмертной, но он, видно, все же по-прежнему чувствовал себя мужчиной, который всегда как следует подумает, прежде чем что-то сказать.

– Да, это я могу, – сказал он наконец. – Что бы ты хотела о нем узнать?

– Зачем он направляется сюда?

– Пока я не могу тебе сказать. Еще рановато. Но со временем ты сама все узнаешь. Зато я ничего плохого не вижу в том, чтобы рассказать тебе, откуда он родом и где еще побывал.

– Я слушаю тебя. – Я поудобнее устроилась на овечьих шкурах.

– О, Лавиния, ты поистине стоишь десяти Камилл! – вздохнул поэт. – Как же я этого не видел! Впрочем, не обращай внимания. Ты когда-нибудь слышала о Трое?

– Да. Это небольшое селение к югу от нас, недалеко от Ардеи.

– Ах, это… нет, я не вашу Трою имел в виду. Та Троя – огромный город далеко отсюда, на востоке, восточнее Внутреннего моря, восточнее греческих островов, на азиатском берегу. Так вот, у царя Трои был красивый сын по имени Парис. И этот Парис похитил одну греческую царицу и привез ее в Трою. А муж этой царицы, призвав на помощь других правителей Греции и собрав огромный флот из тысячи остроносых кораблей, отправился за беглецами в погоню, твердо намереваясь вернуть свою жену назад. Ее, кстати, звали Елена.

– А зачем ему так уж понадобилось ее возвращать?

– Для него это было делом чести.

– По-моему, дело чести в таком случае – немедленно потребовать с этой женщиной развода и выбрать себе другую, более достойную жену.

– Но, Лавиния, это же были греки, а не рим… не италики!

– Царь Эвандр – тоже грек. Интересно, стал бы он гоняться за неверной женой?

– Ну хорошо, Лавиния, дочь царя Латина, так ты все же позволишь мне рассказать эту историю до конца?

– Извини. Я буду молчать.

– В таком случае я расскажу тебе историю падения великой Трои, как рассказывал ее царице Карфагена сам Эней, – сказал поэт. И он, сев прямее на темной земле, тень среди теней, запел.

Впрочем, назвать это пением было все же нельзя. Эта песнь не походила ни на те, что поют, например, пастухи или гребцы, ни на гимны, исполняемые, скажем, во время амбарвалии , ни на длинные монотонные песни женщин, которые целыми днями прядут или ткут шерсть, растирают в ступке зерно, рубят овощи и мясо, подметают жилище и стирают. Настоящей мелодии эта песнь не имела, однако сами слова ее, казалось, звучали как музыка – четко задавая ритм, точно бой барабана, точно стук челнока на ткацком станке, точно шарканье ног воинов на марше, точно удары весел по воде, точно стук сердца, точно грохот волн, набегающих на берег неведомой мне далекой Трои.

Я, конечно, не сумею повторить здесь все, о чем пел мне поэт; он рассказал мне и об огромном деревянном коне, и о змеях, что вышли из моря , и о падении великого города.