– Я тебе поезд нарисую, – с облегчением пообещала Лайзл.

Ей очень нравились поезда. То есть, по крайней мере, нравилось их слушать – мощные гудки и перестук колес, доносившиеся с железной дороги. Крик удалявшегося локомотива всегда напоминал ей далекие голоса улетающих птиц. Иногда Лайзл даже путала их, и тогда ей думалось, – а может, у поезда есть крылья, и он уносит своих пассажиров высоко в небеса?..

По ничего не ответило, постепенно сливаясь с обыкновенными тенями в углу. Вот уже стало не разобрать, гда По, где Узелок, а потом в комнате остались лишь кривой стол и при нем – хромой стул.

Лайзл вздохнула. Она снова была одна.

Но тут знакомый силуэт По вновь как бы вырвался из потемок в углу и обратил на Лайзл черные промоины глаз.

– Пока, – сказал он затем.

– Мррав, – добавил Узелок.

– Пока, – ответила Лайзл, но По с Узелком исчезли уже окончательно.

На нем было бесформенное пальто с чужого плеча, спускавшееся ниже колен; последним его владельцем явно был кто-то раза в два крупнее ученика. Под мышкой паренек держал деревянный ящичек размером в половину буханки хлеба, волосы на голове беспорядочно торчали во все стороны, причем в них еще и путались сухие листья и сено; прошлым вечером он опять наделал ошибок, составляя снадобье, и алхимик выставил его спать на задний двор, где держали кур и другую домашнюю живность.

Но мальчик, которого вообще-то звали Уилл, но которому приходилось откликаться еще и на «Бесполезного», «Бездарного», «Сопляка» и «Плаксу» (по крайней мере, если это исходило из уст алхимика), жалел себя вовсе не из-за этого.

Все дело было в том, что вот уже третий вечер подряд милая девчушка с прямыми каштановыми волосами, которая обычно сидела у чердачного окна, окруженная мягким золотым сиянием масляной лампы, опустив глаза, словно над чем-то работала, – так вот, уже третий день подряд эта девочка не показывалась.

– Вот облом, – сказал Уилл. Так говорил его учитель-алхимик, когда был чем-нибудь очень расстроен. А поскольку Уилл был очень-очень расстроен, он повторил еще раз: – Вот облом.

Он был уверен, так уверен, что сегодня она непременно покажется. Он ради этого сделал большой крюк, далеко отклонившись от намеченного пути – вместо того чтобы прямо пойти на Эбери-стрит (о чем ему не менее двенадцати раз строго напомнил алхимик), свернул на Хайленд-авеню.

Идя по пустым улицам, минуя один за другим темные дома, в тишине, казавшейся густым сиропом, словно глушившим его шаги еще прежде, чем они успевали раздаться, Уилл яркими красками рисовал себе, как вот сейчас шагнет из-за угла – и увидит на верхнем этаже прямоугольничек мягкого света… и ее лицо, мерцающее, словно одинокая звезда в темноте.

И – не увидел.

А ведь он давно уже успел решить, что девочка не из тех, кто станет звать его обидными кличками, – только по имени; она не станет раздражаться, делать гадости, злиться попусту или задирать нос…

Эта девочка была само совершенство.

Естественно, Уилл с ней ни разу не разговаривал. И какая-то часть рассудка постоянно напоминала ему, до чего это было глупо – выискивать любой предлог, чтобы каждый вечер проходить у нее под окном. Он, несомненно, лишь зря тратил время. Без всякой пользы, как сказал бы алхимик.