– Алапаевск находится в Свердловской области, – уточнил наш эрудит Архипов. – И оттуда Голованов уехал в Санкт-Петербург. Похоже, это не сильно улучшило его жизнь: в Алапаевске его задерживали как карманного воришку, но ничего не смогли доказать, а уже в Питере впаяли штраф за мелкое хулиганство.

– Нашему Олегу?! – не поверила Ирка. – Он же весь такой правильный!

– А что он сделал? – Пока и. о. Холмса сокрушенно цокала языком, я поспешила перехватить бразды правления.

Архипов заглянул в бумажку:

– Срывал плакаты и афиши, подробностей не знаю.

– Наверное, они оскорбляли его чувство прекрасного, – предположила Ирка, желая оправдать нашего правильного Олега. – Например, были криво налеплены, некрасиво запятнаны клеем…

– Дальше давай, – велела я докладчику.

– Да это, собственно, все о Голованове. Могу еще только добавить, что в Алапаевске у него осталась сильно пьющая маменька, а где‑то существенно севернее – осужденный за рукоприкладство папенька, так что лично я могу понять, почему парень уехал из родных краев куда подальше.

– Бедный, бедный Олег! – пригорюнилась Ирка.

– Про второго рассказывать? – спросил Архипов, видимо, интересуясь, не нужно ли кому‑то немного времени, чтобы всплакнуть над суровой судьбой бедняги Олега.

– Рассказывай, – решила жестокосердая я.

– Виктор Овчинников, двадцать два года. Родился в Новороссийске и тоже не с серебряной ложкой во рту. Папаша бросил семью, когда сыну было пять, мамаша загуляла и была лишена родительских прав, пацана растил дед, но он помер, и пару лет Витя провел в детдоме.

Он сделал паузу, проверяя, не воскликнет ли теперь Ирка «Бедный, бедный Витя!» и благородно предоставляя ей такую возможность, но подруга смолчала, и Архипов продолжил:

– После школы Овчинников поступил на бюджет в университет – на факультет прикладной математики, подавал надежды, считался лучшим студентом курса, но с третьего года обучения ушел в академ, да так и не восстановился.

– Какое безрассудство, – осудила неразумного Виктора ревностная поклонница правильного Олега.

– А куда он ушел? – не поняла я. – Где жил, когда лишился места в общаге?

– В своей квартире. Как сироте, ему дали «однушку» в новостройке на каком‑то хуторе в полусотне кэмэ от краевого центра. Вот туда он, видно, и забился, как раненый зверь в свое логово.

– Как поэтично, – съязвила Ирка. – С чего такое сравнение?

– С того, что у паренька еще в детдоме выявили проблемы со здоровьем, его даже от армии освободили вчистую.

– Он не выглядит инвалидом, – припомнила подруга, которая единственная из нас видела Виктора. – Руки, ноги, голова – все на месте…

– А в голове какая‑то опухоль, – перебил ее Архипов. – Я не разобрался, тут надо быть специалистом, но у него в мозгу лишнее образование, что‑то типа жидкости в плотной пленке, сами потом почитаете, если интересно.

– Это лечится? – Наконец‑то подруга проявила толику сочувствия к неприятному ей персонажу.

– Как я понял, это лучше не трогать, оно вполне может никогда не проявиться. Но может и увеличиться, и тогда все будет плохо, а вообще надо постоянно наблюдаться, и много чего нельзя. Особенно опасно нырять в воду, прыгать и получать даже легкие ушибы головы, так что практически все активные виды спорта исключены, – объяснил наш докладчик. – И потому Овчинников сидел в своей норе практически безвылазно, играл в компьютерные игры и писал программы на продажу.