Катер увозит их к якорной стоянке, где раскинув широкие крылья, стоит гидросамолет, а мы спешим по галечной косе к своему самолету.

Монотонно гудят моторы, молотя стальными винтами по промозглому месиву исландского циклона. Стучат пулеметными очередями куски льда, сбиваемого с лопастей по фюзеляжу, и каждый раз испуганной птицей вздрагивает сердце, ибо нельзя привыкнуть человеку к тени смерти, даже если она появляется изо дня в день. Машина тяжелеет. Конвульсивно, рывками подрагивает хвост. От безобразного нароста льда, сковавшего весь самолет, падают скорость, высота.

— Пошли вниз! — говорю я.

— Но там океан! — отвечает Орлов.

— Вверх не тянет, а внизу над водой температура выше нуля, оттаем!

Мы ныряем в серую темь облачности и вываливаемся из нее почти над самым кружевом кипящих волн. Машину валит вправо, она плохо подчиняется рулям.

— Плюс один! — кричит Николай Кекушев, радостно указывая на термометр наружного воздуха.

Грохот по фюзеляжу усиливается, на нем появляются вмятины. Это слетают последние куски льда. А гребни волн почти лижут низ самолета. Юра резко меняет шаг винтов, чтоб сбросить остатки льда. Резкий, режущий вой, и самолет начинает отрываться от моря.

Я показываю Орлову большой палец, схожу с сиденья и принимаюсь за расчеты.

— До мыса Входного у Маточкина Шара десять — двенадцать минут, — говорю я. — При такой видимости можем врезаться в скалы. Отверни влево на тридцать градусов. Пойдем параллельно берегу.

Орлов кивает, и в тот же миг, как физически ощутимый удар, в самолет врывается яркий солнечный свет.

Фронт циклона пройден. Впереди, в прозрачном голубом воздухе, отчетливо высятся заснеженные горы Новой Земли — коричневые скалы и языки синих ледников, обрывающихся в изумрудные волны.

Напряженно впиваемся глазами в эту, кажущуюся безмятежность. Раскрывшийся перед нами пейзаж до боли напоминает картину художника Рылова «В голубом просторе», только вместо стайки белоснежных лебедей одиноко в стремительном полете над зеленой пучиной мчится наша стальная птица…

Неожиданно коротко взвизгивает бортовая сирена, и в шлемофоне раздается по–деловому спокойный голос Сергея Наместникова:

— Слева по курсу самолет!

У самого берега, над широким полем ледника, как в кинокадре проецируется силуэт самолета. Он идет курсом на юго–запад.

— Кто, чей? — быстро спрашивает Орлов, прижимая машину к поверхности моря.

В бинокль отчетливо видны черно–белые кресты на фюзеляже и свастика на киле хвоста.

— Немец! И, похоже, что Ю-88. — Юра передает мне управление и следит за чужим самолетом. — Точно, восемьдесят восьмой! Очевидно, в разведке. Судя по его спокойному курсу, нас не видит.

— Если в разведке и один, атаковать не будет, даже если заметил, — отвечаю я, забирая бинокль у Орлова, и продолжаю следить за самолетом.

Вскоре он исчезает из поля нашего зрения. Сергей Наместников связывается с Амдермой, передает шифрограмму.

— Пронесло! — говорит Кекушев. — Пойду, пока тихо, готовить обед.

Покачав крыльями над зимовкой мыса Входной и сбросив им почту, мы начинаем осматривать заливы и бухты, держа генеральный курс на Амдерму. Ничего не обнаружив, в сумерки мы благополучно сели на галечном аэродроме Амдермы.

В этот день экипаж Мазурука не пришел, а на рассвете следующего дня мы вылетели на новое задание в Мурманск, а оттуда в Москву.

Только неделю спустя мы попали в Архангельск. Получая новое задание в штабе, мы спросили, удалось ли экипажу Мазурука обнаружить в море шлюпки с американскими моряками? Удивленно вскинув на нас глаза, Сузюмов проговорил:

— Как? Разве вы не в курсе? — и, смешавшись, после долгой паузы добавил: — Илья Павлович жив, почти всем удалось спастись.