— Только его почему-то посмертно.

— Неважно. Добро всегда торжествует с небольшим опозданием, — не сдавалась разошедшаяся старая большевичка.

— Ладно. Посмотрим, что сделает ваш Ельцин. Помяните мое слово, так же, как Ленин, захватит власть, заберет все у богатых и пообещает раздать бедным.

— И ничего удивительного, — не расслышав всех слов Эльзы, бодро продолжила Анна Яковлевна, — Ельцин воспитанник нашей партии. Он прекрасно знает труды Ленина. Он сам из народа и понимает, что народу нужно.

Все рассмеялись. А бабушки, растерянно оглядываясь, так и не поняли, что же смешного было в их споре. На всякий случай Анна Яковлевна произнесла свое коронное: „Ай, вы все дураки!“ А потом безмятежно вернулась к салату.

Времени до отъезда оставалось все меньше. Вадим с утра до вечера пропадал в новом офисе, стараясь быстрее наладить его работу, распределить своих клиентов между верными ему коллегами, и, главное, ввести в курс дела нового бухгалтера. Формально тот числился замом главного бухгалтера кооператива Аксельбанта, но на самом деле работал на фирму. Вадим искал хоть какой-то противовес влиянию Марлена на время своего отсутствия. Аксельбант поддержал его мысль об отдельном неформальном учете денег юридического филиала кооператива.

С Сашей Вадим вроде как согласовал свою идею, тот ничего подозрительного в ней не заметил. А Кашлииский опрометью побежал к Марлену только после знакомства с новым бухгалтером.

Короче, Марлен узнал о новой придумке Вадима слишком поздно, — человек уже работал.

Позвонила Лена. Вадим, раздраженный тем, что его прервали в самый разгар деловой страды, чертыхнулся про себя.

— Ты новости слышал?

— Нет. А что случилось?

— По „Маяку“ говорили что-то про обмен денег. Не очень поняла. Кажется, меняют сто и пятидесятирублевые купюры. И еще что-то про вклады в сберкассах сказали.

— Понял. Сейчас разберусь. Думаю, слухи.

Вадим набрал номер Михаила Стоцкого. Это был его недавно обретенный клиент, владевший почти десятью кооперативами и как-то связанный с Министерством финансов. По крайней мере, он пару раз об этом обмолвился.

Голос Стоцкого звучал раздраженно и непривычно растерянно. Все, что удалось выудить из него Вадиму, сводилось к простому: „Ограбили!“ Да, информация об обмене пятидесяти и сторублевых купюр не „утка“. Да, в сберкассах очереди такие, что не протолкнешься. Друзья Стоцкого из Минфина помочь ничем не могут. В каждой сберкассе полно милиции, а в кабинетах заведующих сидят комитетчики. Словом — „спасайся, кто может и как может“.

Вадим вышел на балкон Пассажа. Ошалелые покупатели носились от отдела к отделу, пытаясь хоть как-то с пользой потратить свои кровные. Но большинство отделов либо срочно закрылись на учет, либо отказывались принимать злосчастные купюры. Вадим направился к директору Пассажа, моложавой толстушке, поглядывавшей уже несколько дней на него может и не зазывно, но с явной симпатией.

— Вадим Михайлович, дорогуша вы мой, рада бы помочь, но не могу. Нас предупредили, что выручка в крупных купюрах сегодня, завтра и послезавтра не должна быть больше, чем в среднем на той неделе. Я сама в полной растерянности, — и понизив голос до шепота, добавила: — Честно говоря, я вообще запретила принимать „пятидесятки“ и „сотки“. Надеюсь, хоть что-то смогу обменять себе и своему комсоставу. Могу вам обменять тысячу.

Возвращаясь в офис, Вадим продумал план действий.

Позвонил Лене и велел срочно привезти к нему все наличные, которые хранилисьдома.