— Лорд Уэстон, — медленно повторил Алекс.

Экономка, похожая на испуганного воробышка, смотрела на него, быстро, моргая.

— Да, сэр, это… это ваш брат, — осторожно напомнила она, как будто разговаривала с сумасшедшим.

— Нынешней весной, говорите?

Щеки экономки порозовели.

— Ну, может быть, в начале лета, сэр. В наших краях май все еще считается весной.

Лицо Алекса расплылось в улыбке. Джерри снизил арендную плату в мае, а известие о продаже поместья пришло в апреле. Значит, Джерри ничего не продавал…

Алекс засмеялся, и миссис Реджис вздрогнула. В деревне теперь наверняка начнут перешептываться о том, что Алекс Рамзи, который в детстве болел астмой и донимал близких своими дикими выходками, окончательно спятил.

— Мой брат не продавал поместья! — торжествующе воскликнул Алекс.

— Конечно же, нет, — сказала миссис Реджис, которой сама идея о продаже Хеверли-Энд казалась оскорбительной. — Эти земли уже триста лет принадлежат вашей семье, сэр.

— Верно. И мы их никому не отдадим.

Гвен не любила светское общество Лондона по многим причинам: его лицемерие, лукавство, подлость, жестокость, мелочность были просто невыносимы. Однако главным было то, что светская жизнь лишала ее удовольствия проводить весну и начало лета в деревне. Гвен уже забыла, как прекрасно в июне поместье Хитон-Дейл, даже при том, что беседки в виде пагод никак не вписывались в пейзаж, состоявший из засеянных зерновыми культурами полей.

Сидя в плетеном кресле на открытой террасе, Гвен любовалась далями. На ее плечи была наброшена легкая шаль, хотя яркое солнце уже прогнало утреннюю прохладу. «Надо бы сбросить шаль», — думала она, однако ей не хотелось шевелиться.

В последние два дня она вообще мало двигалась. Дорога из Лондона до поместья как будто лишила ее сил. И теперь Гвен могла лишь сидеть, смотреть и стараться ни о чем не думать.

Гвен насыщала свою душу красотой здешних мест. Для строительства усадьбы Хитон-Дейл была выбрана небольшая возвышенность. Ее сначала увеличили, насыпав пологий искусственный холм, а затем возвели на нем дом, который как будто тянулся к небу, пытаясь оторваться от земли. С его террасы окрестности были видны как на ладони. Зеленые тропки разрезали просторы полей на правильные прямоугольники. Усадебные лужайки обрамляли живые изгороди из колючего шиповника и цветущего боярышника. Посреди них росла жимолость, лежали валуны и стояло несколько пагод. Основную их часть по приказу Гвен разрушили этим утром, остальные тоже вскоре должны были пойти под топор. В кустарнике пели соловьи, в небе кружили жаворонки.

Гвен было жаль, что она одна любовалась всем этим великолепием. В огромном доме слуги сбивались с ног, стараясь содержать его в порядке. Им приходилось убирать и проветривать восемнадцать спален. Восемнадцать! Гвен не понимала, о чем думали ее родители, строя такую громаду. Кроме спален, в доме имелось девять просторных гостиных, две столовые, бильярдная комната, курительная комната, комната для занятия рукоделием, два зимних сада, комната для музицирования, помещения для шестидесяти слуг и, конечно же, детская. Огромная детская с высокими окнами, впускавшими много света. Родители Гвен строили грандиозные планы, рассчитывая, что их дети обзаведутся собственными семьями и поселятся в этой усадьбе.

Но они отослали дочь в Лондон, а сами умерли. А потом погиб Ричард.

Слезы набежали на глаза Гвен, и она задержала воздух в легких, стараясь не заплакать. Все, кто любил ее, умерли… Но она продолжала жить и должна была преодолеть свое отчаяние.