Наконец, 18 августа царский поезд появился в виду Нижнего и переправился через Оку. «Дворец» наполнился блестящей придворной свитой. Утром 19-го предстоял в большом дворцовом зале прием дворянства.

Зал уже заранее стал наполняться: кто только мог приехать из самых дальних уездов – все, конечно, явились: случай увидеть Государя, да еще в такую историческую минуту, представляется нечасто. Скоро в зале стало тесно от дворянских мундиров. Особенно выделялась фигура Шереметева. К нему подходили, жали руки, с тревогой или надеждой смотрели ему в глаза. Вид у Шереметева в это утро был самоуверенный и великолепный.

– Потом вышел и «старик», – рассказывал Воронин. – Посмотрел я на него – сердце так и упало: узнать нельзя, сгорбился, опустился весь, даже ростом стал меньше. Точно его в эту ночь расшибло параличом, и он едва поднялся, чтобы встретить Государя. А после, дескать, хоть в могилу. Идет, на палочку опирается. Велел поставить себе стул к стенке, недалеко от входа, сел, опустил голову на посошок… Чисто сирота казанская. Мы, муравьевцы, стали около него, как отверженные. Что будет? Только раз подозвал меня старик распорядиться о чем-то, по надобности, и встретился я с его глазами. Яйцо удрученное, а в глазах огонь бегает…

Нет, думаю, что-нибудь не так. Что-то, должно быть, знает.

Вернулся я – в зале становится тише. Скоро Государь должен выйти. Один за другим входят светские. И как войдет, взглянет кругом – сейчас к Шереметеву. Все ведь друзья старинные, приятели – всякий прежде всего к нему и подходит. Губернатора на стульчике у двери никто не замечает. Адлерберг,[40 - Имеется в виду А. В. Адлерберг.] великолепная тоже фигура, огромного роста, весь в регалиях, кажется, им заметил, но посмотрел этак вскользь сверху и тоже прошел к Шереметеву. Кругом Сергея Васильевича сразу точно цветущий остров образовался: эполеты, ленты, звезды, живой, веселый разговор, французские фразы, со всеми почти на ты. Одним словом, потентат,[41 - Потентат (от лат. potentatus) – верховная власть, вельможа, властелин.] так сказать, олицетворение силы… Ну, а вокруг нашего старика – пустота. Подойдет кто-нибудь из «либералов», поздоровается с озабоченным этаким видом и отходит… Вдруг все затихло. «Государь!..»

Стал в дверях. Молодой, красивый, точно в сиянии каком-то. Бросил быстрый взгляд и увидел «старика». Тот – все так же, расслабленный, незначительный, при самом уже входе Государя, поднялся со стула. Царь сделал несколько шагов и, остановившись против него, спросил:

– Это у вас крест за что?

– За сражение при Кульме, Ваше Величество.

– Вы были ранены? Вам трудно стоять? Пожалуйста, садитесь.

И потом повторил опять милостивым, но настойчивым голосом: «Садитесь!» Старик с таким же убитым и покорным видом сел. В зале наступила такая тишина, что можно было слышать полет мухи. Государь повернулся и начал речь…

VIII

Речь Александра II в Нижнем Новгороде, как она напечатана в официальных изданиях, теперь звучит довольно бледно.

«Господа. Я рад, что могу лично благодарить вас за усердие, которым нижегородское дворянство всегда отличалось. Где отечество призывало, там оно было из первых. И в минувшую тяжкую войну вы откликнулись первыми и поступали добросовестно: ополчение ваше было из лучших. И ныне благодарю вас за то, что вы первые отозвались на мой призыв в важном деле улучшения крестьянского быта.