|
По этому самому я хотел вас отличить и принял ваших депутатов… Вы знаете цель мою – общее благо. Ваше дело – согласить в этом важном деле частные выгоды с общей пользой. Но я слышу с сожалением, что между вами возникли личности. А личности всякое дело портят. Это – жаль. Устраните их. Я надеюсь на вас, надеюсь, что их больше не будет, и тогда это общее дело пойдет… Я полагаюсь на вас, я верю вам, вы меня не обманете… Путь указан, не отступайте от начал, изложенных в моем рескрипте…»[42 - Речь Александра II публиковалась во многих изданиях, посвященных крестьянской реформе.]
И затем – несколько заключительных фраз в том же роде…
Так передана эта речь в официальных отчетах, но в изложении Воронина она звучала совершенно иначе.
– Да, что тут говорить, – горячо отмахнулся он, когда кто-то из присутствующих напомнил, что речь была напечатана в Губернских Ведомостях, и текст ее есть у А. С. Гациского. – Что там официальные отчеты! Небо и земля. Напечатано, как было заранее заготовлено, а Царь говорил не по их бумажкам. До сих пор вот… Закрою глаза – вижу эту фигуру. Прямой этакой, голова откинута, брови сжаты, и каждый звук летает в затихшем зале, точно в колокол бьет.
Дойдя до того места, что вот все шло хорошо, царь остановился. Стало еще тише; не дохнет никто. Точно вот всем сейчас с крутой горы спускаться. Ждут, что-то будет за этой паузой. Прошла, может, секунда, другая, а поверите, мне показалось, что прошел час…
Вдруг, выпрямился еще больше, брови сдвинулись…
– Теперь узнаю, что среди вас завелась… измена…
Пролетело это слово, как гром среди ясного неба… И весь зал, все мундирное и расшитое дворянство повалилось сразу на колени… А над коленопреклоненной толпой неслись слова царской речи, возбужденные, гневные…
Кончил, повернулся и вышел…
И как только вышел, дворяне, как один человек, кинулись к Муравьеву, который под конец речи встал со своего стула, даже роль свою забыл. Кругом поднялся гул: – Ваше сиятельство! Верните Государя! Уверьте его: здесь нет изменников… Мы все готовы… Ваше сиятельство… Дворянство вас умоляет…
Но старик опять опустился, одряхлел и стал меньше ростом. Махнул рукой. Помолчал минутку, потом покачал этак прискорбно головой и говорит:
– Нет, господа! Не могу. Не решаюсь… Подумайте сами: как мне теперь явиться к государю на глаза? У меня… в губернии… измена! Господи Боже!
Опять поднялись крики и просьбы. Старик опять махнул рукой… Гляжу, в глазах искорки так и бегают, бегают…
– Ну, что делать… Для вас, господа, попробую.
Посмотрел в толпу, наметил несколько «своих» из меньшинства разгромленного комитета, и говорит:
– Прошу вас, господа, ко мне, надо посоветоваться. А вы, господа, погодите. Я сейчас…
Через несколько минут возвращается, совсем убитый, еще более сгорбившийся, чем прежде, и говорит почти шепотом:
– Нет… Не м-могу. Государь в страшном гневе… У себя… Может быть, отдыхает. Скоро депутация от горожан и крестьян. Теперь вам всего лучше на время уйти. Поезжайте в свое собрание, ждите там, а я, может быть, осмелюсь… Сделаю, что могу.
Потом повернулся ко мне глазами и говорит:
– А пока, чтоб не тревожить Государя, молодой человек! Проводите, пожалуйста, господ дворянство по другой лестнице… Знаете?
У меня по спине даже мурашки прошли… Ведь это, значит, мне придется проводить их черным ходом. |
