– Коли на то пошло, – сказал капитан!, – я не намерен оттягивать капитуляцию лицемерными переговорами (как это отлично проделал сэр Джеймс Рэмзи при осаде Ганнау в лето от рождества Христова тысяча шестьсот тридцать шестое) и откровенно признаюсь, что если ваше жалованье придется мне так же по душе, как ваш провиант и ваше общество, то я готов тотчас же присягнуть вашему знамени.

– Жалованье мы теперь можем назначить очень небольшое, – отвечал лорд Ментейт, – ибо выплачивается оно из общей казны, которая пополняется теми из нас, у кого есть кое‑какие средства. Я не имею права обещать капитану Дальгетти больше полталера в сутки.

– К черту все половинки и четвертушки! – воскликнул капитан. – Будь на то моя воля, я не позволил бы делить пополам этот талер, так же как женщина на суде Соломона не позволила разрубить пополам свое собственное дитя.

– Это сравнение едва ли уместно, капитан Дальгетти, ибо я уверен, что вы скорее бы согласились разделить талер пополам, нежели отдать его целиком вашему сопернику. Впрочем, я могу обещать вам целый талер, с тем что задолженность будет покрыта по окончании похода.

– Ох, уж эта задолженность! – заметил капитан Дальгетти. – Вечно обещают покрыть ее и никогда не держат слова. Что Испания, что Австрия, что Швеция – все поют одну и ту же песню! Вот уж дай бог здоровья голландцам: хоть они никуда не годные солдаты и офицеры, но зато платить – мастера! И, однако, милорд, если бы я мог удостовериться в том, что мое родовое поместье Драмсуэкит попало в руки какого‑нибудь негодяя из числа пресвитериан, которого в случае нашего успеха можно было бы признать изменником и отобрать у него землю, то я, пожалуй, согласился бы воевать заодно с вами, так сильно я дорожу этим плодородным и красивым уголком.

– Я могу ответить на вопрос капитана Дальтетти, – сказал Сибболд, второй слуга графа Ментейта, – ибо если его родовое поместье Драмсуэкит не что иное, как пустынное болото, лежащее в пяти милях к югу от Эбердина, то я могу ему сообщить, что его недавно купил Элиас Стрэкен, отъявленный мятежник, сторонник парламента.

– Ах, он, лопоухий пес! – воскликнул капитан Дальгетти в бешенстве. – Кто дал ему право покупать наследственное имение, принадлежавшее нашему роду в течение четырех столетий! Cynthius aurem vellet, как говорили у нас в духовном училище; это означает, что я за уши вытащу его из дома моего отца! Итак, милорд, отныне моя рука и мой меч принадлежат вам; я весь ваш, телом и душой, пока смерть нас не разлучит, – или до конца ближайшего похода: смотря по тому, что наступит раньше.

– А я, – сказал молодой граф, – скреплю наш договор, выдав вам жалованье за месяц вперед.

– Это даже лишнее, – заявил Дальгетти, торопясь, однако, припрятать деньги в карман. – А теперь я должен спуститься вниз, осмотреть свое боевое седло и амуницию, позаботиться, чтобы Густаву дали корму, и сообщить ему, что мы с ним снова поступаем на службу…

– Хорош наш новый союзник! – обратился лорд Ментейт к Андерсону, как только капитан вышел. – Боюсь, что нам от него будет мало чести.

– Зато он умеет воевать по‑новому, – заметил Андерсон, – а без таких офицеров нам едва ли удастся достигнуть успеха в нашем предприятие.

– Сойдем‑ка и мы вниз, – отвечал лорд Ментейт, – посмотрим, как идет сбор, ибо я слышу шум и суету в замке.

Когда они вошли в зал, где слуги почтительно стояли у стен, лорд Ментейт обменялся приветствием с хозяином и его английскими гостями; Аллан, сидевший у очага на той же скамье, что и накануне вечером, не обратил на вошедших ни малейшего внимания.