Слышите: вдали, у лога,

Будят эхо звуки роса.

Как призрак тает, все бледнея,

Луна с рассветом. Злая фея,

Фантом, пугающий в пути

Скитальцев робких, прочь лети!

Гаси свой факел, дух бесплотный,

Он в топь ведет во тьме болотной.

Ты отплясал, твой срок истек ‑

Уже в лучах горит восток.

Рой грешных мыслей, черных дум,

Во сне гнетущих вялый ум,

Отхлынь от спящего. Так тает

Туман, когда заря блистает.

И ты, злой дух, чей страшный вид

Нам кровь и сердце леденит,

Шпорь вороного! Убирайся

И с ликом солнца не встречайся!

Во время пения Аллан Мак‑Олей постепенно пришел в себя и начал сознавать, что происходит кругом. Глубокие морщины на лбу разгладились, и черты его, искаженные душевной болью, стали спокойней. Когда он поднял голову и выпрямился, выражение его лица, оставаясь глубоко печальным, утратило, однако, прежнюю дикость и жестокость, и теперь Аллан казался мужественным, благородным и не лишенным привлекательности, хотя его отнюдь нельзя было назвать красивым. Густые темные брови уже не были угрожающе сдвинуты, а его серые глаза, перед тем исступленно сверкавшие зловещим огнем, смотрели теперь спокойно и твердо.

– Слава богу, – произнес он после минутного молчания, когда замерли последние звуки арфы. – Рассудок мой больше не затемнен… Туман, омрачавший мою душу, рассеялся…

– За эту счастливую перемену, брат Аллан, – сказал лорд Ментейт, подходя к нему, – ты должен благодарить не только господа бога, но и Энног Лайл.

– Благородный брат мой Ментейт, – отвечал Аллан, вставая со скамьи и здороваясь с графом столь же почтительно, сколь и приветливо, – хорошо знает мой тяжкий недуг и по доброте своей не посетует на то, что я столь поздно приветствую его как гостя этого замка.

– Мы с тобой такие старые знакомые, Аллан, – сказал лорд Ментейт, – и к тому же такие добрые друзья, что всякие церемонии между нами излишни, но сегодня здесь соберется добрая половина всех горных кланов, а с их вождями, как тебе известно, необходимо соблюдать все правила учтивости. Как же ты отблагодаришь Эннот за то, что она сделала тебя способным принять Эвана Дху и еще невесть сколько гостей в шапках с перьями?

– Чем он отблагодарит меня? – сказала Эннот улыбаясь. – Да, уж надеюсь, не меньше, чем самой лучшей лентой с ярмарки в Дуне.

– С ярмарки в Дуне, Эниот? – печально повторил Аллан. – Много прольется крови, прежде чем наступит этот день, и, быть может, мне не суждено увидеть его. Но хорошо, что ты напомнила мне о том, что я Давно хотел сделать.

С этими словами он вышел из комнаты.

– Если он будет продолжать в том же духе, – заметил лорд Ментейт, – вам придется постоянно держать наготове вашу арфу, милая Эниот.

– Надеюсь, что нет, – грустно промолвила Эннот. – Этот припадок длился очень долго и, вероятно, не скоро повторится. Как ужасно видеть человека от природы великодушного и доброго и пораженного столь жестоким недугом!

Она говорила так тихо, что лорд Ментейт невольно подошел поближе и слегка наклонился к ней, чтобы лучше уловить смысл ее слов. При неожиданном появлении Аллана они так же невольно отшатнулись друг от друга с виноватым видом, словно застигнутые врасплох во время разговора, который они хотели бы сохранить в тайне от него. Это не ускользнуло от внимания Аллана; он резко остановился в дверях, лицо его исказилось, глаза грозно сверкнули; но это длилось лишь одно мгновение. Он провел по лицу своей широкой мускулистой рукой, точно желая стереть все следы гнева, и подошел к Эннот, держа в руке небольшой дубовый ларчик с причудливой инкрустацией.