Валь развернул тряпицу и прилег на кровать.

Сколько раз он себе говорил: надо продать амулет. За него дадут не меньше чем три лосиные шкуры. Две шкуры — вступительный взнос. Другую шкуру можно вложить в какое-то дело. С кем-нибудь на паях. Нет, не целую шкуру. Пока его дело начнет приносить доход, нужно на что-то жить. Но на меньший взнос вряд ли кто согласится. Разве только Ваявус… Он бы, может, обрадовался…

Нет, Валь не сможет отдать амулет — ни за шкуры, ни за монеты. Он связан с этой вещицей невидимыми веревками так же сильно, как были связаны крылья несчастного пленника… Пальцы привычно нащупали выпуклый контур. Как всегда, в минуту неприятных раздумий Валь искал в нем успокоения. И всегда невольно гадал: тот, кто выдавил амулет на неизвестном металле, действительно видел Дерево или придумал его? Вдруг оно есть до сих пор? и у него под корой серебряная сердцевина — как у тех деревьев, что видели Белого Лося…

Валь столько раз касался пальцами амулета, его изящных контуров, причудливых переплетений, что захоти он вылепить белое Дерево в глине, то сделал бы это легко, зажмурив глаза, по памяти, с точностью до завитка…

— Валь, ты совсем сдурел? Лодырь ты долговязый! Дрыхнет, как сонная муха. — Ваявус стучал так сильно, что чуть не снес дверь с петель.

Валь, еще плохо соображая, сел на кровати. Смену светил он проспал, и теперь незамеченным ему уже не уйти. А Ваявус, кажется, так и не протрезвел?

— Отпирай, карахундра! Думаешь отвертеться? В дровосеки податься? Вздумал перечить Листвинусу? Да я тебя за шкирку на площадь поволоку.

Валь поспешно завернул амулет в тряпицу, сунул поглубже в короб и еле успел продлить двери существование, освободив от крюка. Ваявус ввалился в каморку:

— Опаздываем, говорю!

Он не стал выслушивать возражения Валя, велел ему сунуть голову под струю рукомойника и хлебнуть из кружки с бледным зеленым чаем. А потом Валь поплелся за мастером на базарную площадь. Он почему-то не мог больше спорить с Ваявусом. Может, из-за Листвинуса…

Площадь кишела людьми. В самом центре стояли столы для участников состязаний — длинный-предлинный ряд. Желающие мастера пристраивались за столами, оглядывали зевак и разминали пальцы. Вдоль ряда прохаживался распорядитель в высоких синих ботфортах и следил за порядком. Ваявус пихнул Валя в бок:

— Иди, занимай себе место.

— А ты?

— С чего это мне выпендриваться? Мне денег на взнос не надо. Наберу себе оглоедов — вот тебе и заказ. А ты давай усаживайся. Делай все, как договорились.

Договорились? О чем? Валь уселся за крайний стол и ссутулился, чтобы не очень бросаться зевакам в глаза.

— Глинкус! Глинкус! Это же Глинкус! — загудели вокруг.

— Во, смотри-ка, кто будет искать мастера для Совета! Этого нам и надо! — Ваявус вдруг возбудился, как будто явление Глинкуса сулило Валю удачу. — Это знатный старик: равновесие и все такое!

Глинкус прославился тем, что когда-то лепил шары безупречной округлой формы без гончарного круга, вручную. Долгие годы он был председателем гильдии. Но теперь мять глину было ему не под силу. Однако его считали самым беспристрастным судьей и неизменно приглашали судить состязания. Правда, были и злоязычники. Утверждали, что из-за Глинкуса стены зала Совета до сих пор остаются пустыми. Будто бы он дорожит своим местом судьи, и потому до сих пор ярмарки мастеров заканчивались ничем. Каждый раз судья утверждает: все мастера хороши. Очень много хороших. Но того, кто достоин заказа, Глинкус пока не нашел.

Валю, однако, было не до того. Перед местом, где он устроился, шлепнулся ком мокрой глины:

— А этот чего приперся?

Валь сильнее вжал голову в плечи, оглянулся, словно кто-то в чем-то его уличил, и сразу увидел в толпе наглую рожу Петрикса:

— Этот даже не мастер! Состязания — для мастеров.