Монах нашел, что это ему совершенно нежелательно, и не только не стал молиться, а еще более «побеждался, мятошася от брани». Тогда молодица стала умолять его, чтоб он хоть ей дал время помолиться. На это монах согласился, и она сейчас же начала молиться и молилась вслух, выражая в словах, относимых к богу, свою беззащитность и свою покорность пред несчастием, которое может над ней совершиться; а притом излила и свое горячее сожаление о несчастном человеке, который хочет оскорбить ее чистоту, и просила простить ему грех его; потому что он дал над собой такую власть страсти, что стал хуже всякого животного, ибо посягает на целомудрие женщины, которая сама доверилась его защите… Монах все ее слушал – и совесть его стала пробуждаться, и, наконец, дело дошло до того, что он прослезился, и вдруг увидал, что молящуюся женщину окружают какие-то светлые духи, и он испугался и убежал от нее.

Можно подумать, что этот легендарный случай был известен Мильтону и что он вызвал у него прекрасные строфы:

         Так свято пред очами неба девство,

         Что если искренно душа блюдет его заветы —

         Тьмы ангелов на службу ей готовы.

После таких юных, нежных и грациозных женских лиц, как эта молодица и персиянка, встречаем опять целомудренную и энергичную женщину степенного возраста, которая, сообразно своей житейской опытности, не только себя оберегла от соблазна, но еще дала прекрасный урок соблазнителю. Эта степенная женщина тоже обрезонивает и спасает монаха, но совсем иным приемом.

24) Июня13. «Брат некий послан бысть из монастыря по службе» и, идучи дорогою, «пришел на место некое, имущее воду». Здесь ему понравилось положение, и он присел, чтоб отдохнуть и подкрепить себя пищей; но едва расположился, как приметил женщину, которая, стоя на берегу, мыла «платно». Расстояние мешало брату определить возраст и рассмотреть черты лица женщины, но тем не менее брат засмотрелся, как она моет и нагибается, и на него сейчас же «прииде брань»: брат был неопытный и не мог долго бороться; он сейчас же подошел к этой женщине близко и, не стесняясь тем, что женщина была значительно старше его, сделал ей предложение, чтоб она разделила с ним удовольствие загоревшейся в нем страсти. А женщина, надо полагать, была рассудительная и спокойная: она посмотрела на взволнованного инока безо всякого страха и отвечала ему с иронией:

– Мне нетрудно тебя послушаться, но только смотри, не пришла бы тебе после от этого скорбь?

– А какая мне может быть скорбь?

– Не стала бы тебя мучить совесть и не впал бы ты в отчаяние?

– Нет, я этого ничего не боюсь, – отвечал монах.

– Ну, смотри: многие после каются.

– Да нет, уж я себя знаю.

– Нет, ты хорошенько подумай: не стал бы ты сильно жалеть!

– Да нет же, не беспокойся: ни о чем я жалеть не буду!

– А ты сколько лет прожил уже в монастыре?

– Семнадцать.

– И неужели тебе не жаль их?

– Нимало.

– А ты знаешь, ли еще («имаши ли искус», – то есть испытал ли?), чтт есть жена?

– Нет, не знаю.

– Ну так как же ты, не зная, что есть, соглашаешься бросить за это неведомое то, в чем наставлен и чего добивался целых семнадцать лет? Ты знай, что взять женщину – это значит взять на себя большое обязательство.